Василий ключевский полный курс лекций по истории россии. Ключ к русской истории
28 января 1841 (село Воскресеновка Пензенской губернии, Российская империя) - 25 мая 1911 (Москва, Российская империя)
Василий Осипович Ключевский – виднейший русский историк либерального направления, «легенда» отечественной исторической науки, ординарный профессор Московского университета, ординарный академик Императорской Санкт-Петербургской Академии наук (сверх штата) по истории и древностям русским (1900), председатель Императорского Общества истории и древностей российских при Московском университете, тайный советник.
В.О. Ключевский
О В.О.Ключевском написано так много, что, кажется, совершенно невозможно вставить и слова в грандиозный мемориал, воздвигнутый легендарному историку в мемуарах современников, научных монографиях коллег-историков, популярных статьях энциклопедий и справочников. Практически к каждому юбилею Ключевского выходили целые сборники биографических, аналитических, историко-публицистических материалов, посвящённых разбору той или иной стороны его творчества, научных концепций, педагогической и административной деятельности в стенах Московского университета. Ведь во многом благодаря его стараниям, российская историческая наука уже во второй половине XIX века вышла на совершенно новый качественный уровень, впоследствии обеспечивший появление трудов, заложивших основы современной философии и методологии исторического познания.
Между тем, в научно-популярной литературе о В.О.Ключевском, а особенно в современных публикациях на Интернет-ресурсах, даны лишь общие сведения о биографии знаменитого историка. Весьма разноречиво представлены и характеристики личности В.О.Ключевского, который, безусловно, являлся одним из самых выдающихся, неординарных и замечательных людей своей эпохи, кумиром не одного поколения студентов и преподавателей Московского университета.
Отчасти это невнимание можно объяснить тем, что основные биографические труды о Ключевском (М.В. Нечкина, Р.А.Киреева, Л.В. Черепнин) создавались в 70-е годы XX века, когда в классической советской историографии «путь историка» понимался преимущественно как процесс подготовки его научных работ и творческих свершений. К тому же в условиях господства марксистско-ленинской идеологии и пропаганды преимуществ советского образа жизни нельзя было открыто сказать, что и при «проклятом царизме» человек из низов имел возможность стать великим учёным, тайным советником, пользоваться личным расположением и глубоким уважением императора и членов царской семьи. Это в какой-то мере нивелировало завоевания Октябрьской революции, в числе которых, как известно, декларировалось завоевание народом тех самых «равных» возможностей. Кроме того, В.О.Ключевский во всех советских учебниках и справочной литературе был однозначно причислен к представителям «либерально-буржуазной» историографии – т.е. к классово чуждым элементам. Изучать частную жизнь, реконструировать малоизвестные грани биографии такого «героя» никому из марксистских историков и в голову бы не пришло.
В постсоветское время считалось, что фактографическая сторона биографии Ключевского достаточно изучена, и поэтому не имеет смысла к ней возвращаться. Ещё бы: в жизни историка нет скандальных любовных похождений, интриг по службе, острых конфликтов с коллегами, т.е. никакой «клубнички», которая могла бы заинтересовать среднестатистического читателя журнала «Караван историй». Отчасти это верно, но в результате сегодня широкой общественности известны лишь исторические анекдоты о «скрытности» и «излишней скромности» профессора Ключевского, его злобно-ироничные афоризмы, да противоречивые высказывания, «надёрганные» авторами различных околонаучных публикаций из личных писем и воспоминаний современников.
Однако современный взгляд на личность, частную жизнь и коммуникации историка, процесс его научного и вненаучного творчества подразумевает самоценность этих объектов исследования как части «историографического быта» и мира русской культуры в целом. В конечном итоге жизнь каждого человека складывается из взаимоотношений в семье, дружеских и любовных связей, дома, привычек, бытовых мелочей. А то, что кто-то из нас в результате попадает или не попадает в историю как историк, писатель или политик – случайность на фоне всё тех же «бытовых мелочей»…
В данной статье мы хотели бы обозначить основные вехи не только творческой, но и личной биографии В.О. Ключевского, рассказать о нём, как о человеке, проделавшем весьма трудный и тернистый путь от сына провинциального священнослужителя, нищего сироты к вершинам славы первого историка России.
В.О.Ключевский: триумф и трагедия «разночинца»
Детские и юношеские годы
В.О. Ключевский
В.О. Ключевский родился 16 (28) января 1841 года в селе Воскресенском (Воскресеновка) под Пензой, в бедной семье приходского священника. Жизнь будущего историка началась с большого несчастья – в августе 1850 года, когда Василию ещё не было десяти лет, его отец трагически погиб. Он отправился на рынок за покупками, а на обратном пути попал в сильную грозу. Лошади испугались и понесли. Отец Осип, не справившись с управлением, очевидно, упал с воза, от удара о землю потерял сознание и захлебнулся потоками воды. Не дождавшись его возвращения, семья организовала поиск. Девятилетний Василий первым увидел мёртвого отца, лежащего в грязи на дороге. От сильного потрясения мальчик начал заикаться.
После смерти кормильца семья Ключевских переехала в Пензу, где поступила на содержание Пензенской епархии. Из сострадания к неимущей вдове, которая осталась с тремя детьми, один из друзей мужа отдал ей для проживания маленький домик. «Был ли кто беднее нас с тобой в то время, когда остались мы сиротами на руках матери», - писал впоследствии Ключевский сестре, вспоминая голодные годы своего детства и отрочества.
В духовном училище, куда его отдали учиться, Ключевский заикался так сильно, что тяготил этим преподавателей, не успевал по многим основным предметам. Как сироту, его держали в учебном заведении лишь из жалости. Со дня на день мог встать вопрос об отчислении ученика по причине профнепригодности: школа готовила церковнослужителей, а заика не годился ни в священники, ни в пономари. В создавшихся условиях Ключевский мог и вовсе не получить никакого образования – у его матери не было средств на обучение в гимназии или приглашение репетиторов. Тогда вдовая попадья слезно умолила заняться с мальчиком одного из учеников старшего отделения. История не сохранила имени этого одарённого юноши, который сумел из робкого заики сделать блестящего оратора, впоследствии собиравшего на свои лекции многотысячную студенческую аудиторию. По предположениям самого известного биографа В.О.Ключевского М. В. Нечкиной, им мог быть семинарист Василий Покровский – старший брат одноклассника Ключевского Степана Покровского. Не будучи профессиональным логопедом, он интуитивно нашёл способы борьбы с заиканием, так что оно почти исчезло. В числе приёмов преодоления недостатка был такой: медленно и отчётливо выговаривать концы слов, даже если ударение на них не падало. Ключевский не преодолел заикания до конца, но совершил чудо - непроизвольно возникавшим в речи маленьким паузам он сумел придать вид смысловых художественных пауз, дававших его словам своеобразный и обаятельный колорит. Впоследствии недостаток превратился в характерную индивидуальную чёрточку, придавшую особую притягательность речи историка. Современные психологи и имиджмейкеры намеренно используют подобные приёмы для привлечения внимания слушателей, придания «харизматичности» образу того или иного оратора, политика, общественного деятеля.
В.О. Ключевский
Долгая и упорная борьба с природным недостатком также содействовала прекрасной дикции лектора Ключевского. Он «отчеканивал» каждое предложение и «особенно окончания произносимых им слов так, что для внимательного слушателя не мог пропасть ни один звук, ни одна интонация негромко, но необыкновенно ясно звучащего голоса,» - писал об историке его ученик профессор А. И. Яковлев.
По окончании уездного духовного училища в 1856 году В.О.Ключевский поступил в семинарию. Он должен был стать священником – таково было условие епархии, взявшей на содержание его семью. Но в 1860 году, бросив учёбу в семинарии на последнем курсе, молодой человек готовится к поступлению в Московский университет. Отчаянно смелое решение девятнадцатилетнего юноши определило в дальнейшем всю его судьбу. На наш взгляд, оно свидетельствует не столько о настойчивости Ключевского или цельности его натуры, сколько о присущей ему уже в юном возрасте интуиции, о которой говорили впоследствии многие его современники. Уже тогда Ключевский интуитивно понимает (или догадывается) о своём личном предназначении, идёт наперекор судьбе, чтобы занять именно то место в жизни, которое позволит полностью реализовать его стремления и способности.
Надо думать, что судьбоносное решение об уходе из Пензенской семинарии далось будущему историку нелегко. С момента подачи заявления семинарист лишался стипендии. Для крайне стеснённого в средствах Ключевского потеря даже этих небольших денег была весьма ощутима, однако обстоятельства вынуждали его руководствоваться принципом «или всё - или ничего». Сразу после окончания семинарии поступать в университет он не мог, потому что обязан был бы принять духовное звание и находиться в нем не менее четырёх лет. Стало быть, оставить семинарию нужно было как можно скорее.
Дерзкий поступок Ключевского взорвал размеренную семинарскую жизнь. Духовное начальство возражало против отчисления успешного ученика, фактически уже получившего образование за счёт епархии. Своё прошение об увольнении Ключевский мотивировал стеснёнными домашними обстоятельствами и слабостью здоровья, но всем в семинарии, от директора до истопника, было очевидно, что это лишь формальная отговорка. Семинарское правление написало доклад пензенскому архиерею, преосвященному Варлааму, но тот неожиданно наложил положительную резолюцию: «Ключевский не совершил еще курса учения и, следовательно, если он не желает быть в духовном звании, то его и можно уволить беспрепятственно». Лояльность официального документа не совсем соответствовала истинному мнению архиерея. Ключевский впоследствии вспоминал, что на декабрьском экзамене в семинарии Варлаам назвал его дураком.
Денег на дорогу в Москву дал дядя И.В.Европейцев (муж сестры матери), поощрявший в племяннике желание учиться в университете. Зная, что молодой человек испытывает огромную благодарность, но одновременно и душевное неудобство от дядиной благотворительности, Европейцев решил немного схитрить. Он подарил племяннику «на память» молитвенник с напутствием обращаться к этой книге в трудные минуты жизни. Между страниц была вложена крупная ассигнация, которую Ключевский нашёл уже в Москве. В одном из первых писем домой он писал: «Я уехал в Москву, крепко надеясь на Бога, а потом на вас и на себя, не рассчитывая слишком много на чужой карман, что бы там со мной ни случилось».
По мнению некоторых биографов, комплекс личной вины перед матерью и младшими сёстрами, оставленными в Пензе, преследовал знаменитого историка на протяжении долгих лет. Как свидетельствуют материалы личной переписки Ключевского, с сёстрами Василий Осипович сохранил самые тёплые отношения: всегда стремился им помогать, опекать, участвовать в их судьбе. Так, благодаря помощи брата, старшая сестра Елизавета Осиповна (в замужестве – Вирганская) смогла воспитать и дать образование семерым своим детям, а после смерти младшей сестры Ключевский принял двух её детей (Е.П. и П.П. Корневых) в свою семью и воспитал их.
Начало пути
В 1861 году В.О.Ключевский поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Ему выпало трудное время: в столицах кипели почти революционные страсти, вызванные манифестом 19 февраля 1861 года об освобождении крестьян. Либерализация буквально всех сторон общественной жизни, модные идеи Чернышевского о «народной революции», которые буквально носились в воздухе, смущали молодые умы.
В годы учёбы Ключевский старался держаться в стороне от политических споров в студенческой среде. Скорее всего, у него просто не было ни времени, ни желания заниматься политикой: он приехал в Москву учиться и, кроме того, нужно было зарабатывать деньги уроками, чтобы содержать себя и помогать семье.
По мнению советских биографов, Ключевский одно время посещал историко-философский кружок Н.А. Ишутина, но эта версия не подтверждается ныне изученными материалами личного архива историка. В них есть указание на тот факт, что Ключевский был репетитором некоего гимназиста Ишутина. Однако это «репетиторство» могло иметь место ещё до поступления Ключевского в Московский университет. Н.А. Ишутин и Д.В.Каракозов являлись уроженцами Сердобска (Пензенская губерния); в 1850-е годы они обучались в 1-ой Пензенской мужской гимназии, а семинарист Ключевский в тот же период активно подрабатывал частными уроками. Возможно, Ключевский возобновил знакомство с земляками в Москве, но каких-либо достоверных сведений об его участии в Ишутинском кружке исследователями не обнаружено.
Московская жизнь, очевидно, вызывала интерес, но одновременно порождала в душе молодого провинциала настороженность и недоверие. До отъезда из Пензы он нигде не более не бывал, вращался в основном в духовной среде, что, безусловно, затрудняло «адаптацию» Ключевского к столичной реальности. «Провинциальность» и подсознательное неприятие бытовых излишеств, считающихся нормой в большом городе, остались с В.О.Ключевским на всю его жизнь.
Бывшему семинаристу, вне сомнения, пришлось пережить и серьёзную внутреннюю борьбу, когда он двигался от религиозных традиций, усвоенных в семинарии и семье, к научно-позитивистским. Ключевский прошёл этот путь, изучая труды основоположников позитивизма (Конта, Миля, Спенсера), материалиста Людвига Фейербаха, в концепции которого его более всего привлёк преобладающий интерес философа к этике и религиозной проблеме.
Как свидетельствуют дневники и некоторые личные записи Ключевского, результатом внутреннего «перерождения» будущего историка стало его постоянное стремление дистанцироваться от окружающего мира, сохраняя в нём своё личное пространство, недоступное для посторонних глаз. Отсюда – не раз отмеченный современниками показной сарказм, язвительный скептицизм Ключевского, его желание лицедействовать на публике, убеждая окружающих в собственной «сложности» и «закрытости».
В 1864-1865 годах Ключевский завершил курс обучения в университете защитой кандидатского сочинения «Сказания иностранцев о Московском государстве». Проблема была поставлена под влиянием профессора Ф.И. Буслаева. Кандидатское сочинение получило очень высокую оценку, и Ключевский был оставлен при кафедре стипендиатом для подготовки к профессорскому званию.
Работа над магистерской диссертацией «Жития святых как исторический источник» затянулась на шесть лет. Поскольку Василий Осипович не мог оставаться стипендиатом, по просьбе его учителя и наставника С.М. Соловьева он получил место репетитора в Александровском военном училище. Здесь он проработал с 1867 года шестнадцать лет. С 1871 года он заменил С.М.Соловьева в преподавании курса новой всеобщей истории в этом училище.
Семья и личная жизнь
В 1869 году В.О.Ключевский вступил в брак с Анисьей Михайловной Бородиной. Это решение стало настоящим сюрпризом, как для родственников, так и для самой невесты. Ключевский первоначально ухаживал за младшими сёстрами Бородиными – Анной и Надеждой, но сделал предложение Анисье, которая была на три года его старше (на момент свадьбы ей исполнилось уже тридцать два). В таком возрасте девица считалась «вековушей» и практически не могла рассчитывать на замужество.
Борис и Анисья Михайловна Ключевские, вероятно, со своими собаками, названными В.О. Ключевским Грош и Копейка. Не ранее 1909 г.
Ни для кого не секрет, что в среде творческой интеллигенции долговременные брачные союзы, как правило, основаны на отношениях единомышленников. Супруга учёного, писателя, известного публициста обычно выступает в качестве бессменного секретаря, критика, а то и незримого для публики генератора идей своей творческой «половины». Об отношениях супругов Ключевских мало что известно, но, скорее всего, они были очень далеки от творческого союза.
В переписке 1864 года Ключевский ласково называл свою невесту «Никсочка», «поверенная души моей». Но, что примечательно, в дальнейшем не зафиксировано какой-либо переписки между супругами. Даже во время отъездов Василия Осиповича из дому он, как правило, просил других своих адресатов передавать Анисье Михайловне сведения о себе. В тоже время Ключевский на протяжении долгих лет вёл оживлённую дружескую переписку с сестрой жены - Надеждой Михайловной Бородиной. А черновики давних писем к другой своей свояченице, Анне Михайловне, по свидетельству сына, Василий Осипович бережно хранил и прятал среди «пензенских бумаг».
Скорее всего, взаимоотношения супругов Ключевских строились исключительно в личной, семейно- бытовой плоскости, оставаясь таковыми протяжении всей жизни.
Домашним секретарём В.О.Ключевского, его собеседником и помощником в работе был единственный сын Борис. Для Анисьи Михайловны, хотя она часто присутствовала на публичных лекциях мужа, сфера научных интересов знаменитого историка оставалась чуждой и во многом непонятной. Как вспоминал П.Н.Милюков, во время его посещений дома Ключевских, Анисья Михайловна лишь исполняла обязанности радушной хозяйки: разливала чай, угощала гостей, никак не участвуя в общей беседе. Сам Василий Осипович, часто бывавший на различных неофициальных приёмах и журфиксах, супругу с собой никогда не брал. Возможно, у Анисии Михайловны отсутствовала склонность к светскому времяпрепровождению, но, скорее всего, Василий Осипович и его жена не хотели причинять себе лишних забот и ставить друг друга в неудобную ситуацию. Госпожу Ключевскую нельзя было представить себе на официальном банкете или в обществе учёных коллег её мужа, спорящих в прокуренном домашнем кабинете.
Известны случаи, когда незнакомые посетители принимали Анисью Михайловну за прислугу в профессорском доме: даже внешне она напоминала обычную мещанку-домохозяйку или попадью. Супруга историка слыла домоседкой, вела дом и хозяйство, решая все практические вопросы жизни семьи. Сам Ключевский, как и всякий увлечённый своими идеями человек, в житейских мелочах был беспомощнее ребёнка.
Всю жизнь А.М.Ключевская оставалась глубоко верующим человеком. В разговорах с друзьями Василий Осипович нередко иронизировал по поводу пристрастия супруги к «спортивным» походам в храм Христа Спасителя, который находился далеко от их дома, хотя рядом была другая маленькая церковь. В одном из таких «походов» Анисии Михайловне стало плохо, и когда её привезли домой, она скончалась.
Тем не менее, в целом складывается впечатление, что в течение многих лет совместной жизни супруги Ключевские сохраняли глубокую личную привязанность и почти что зависимость друг от друга. Василий Осипович очень тяжело переживал смерть своей «половинки». Ученик Ключевского С.Б. Веселовский в эти дни в письме товарищу писал, что после смерти жены старый Василий Осипович (ему было уже 69 лет) и его сын Борис «остались осиротевшими, беспомощными, как малые дети».
И когда в декабре 1909 года появился долгожданный четвёртый том «Курса русской истории», перед текстом на отдельной странице была надпись: «Памяти Анисии Михайловны Ключевской († 21 марта 1909 г.)».
Кроме сына Бориса (1879-1944), в семье Ключевских жила на положении воспитанницы племянница Василия Осиповича – Елизавета Корнева (? –09.01.1906). Когда у Лизы появился жених, В.О. Ключевскому он не понравился, и опекун начал препятствовать их отношениям. Несмотря на неодобрение всей семьи, Лиза ушла из дома, спешно вышла замуж и вскоре после свадьбы умерла «от чахотки». Особенно тяжело смерть племянницы переживал Василий Осипович, который любил её, как свою родную дочь.
Профессор Ключевский
В 1872 году В.О. Ключевский успешно защитил магистерскую диссертацию. В том же году он занял кафедру истории в Московской духовной академии и занимал её 36 лет (до 1906 года). В те же годы Ключевский начинает преподавать на Высших женских курсах. С 1879 года - читает лекции в Московском университете. В то же время он заканчивает докторскую диссертацию «Боярская дума Древней Руси» и в 1882 году защищает её на университетской кафедре. С этого времени Ключевский становится профессором четырёх учебных заведений.
Его лекции пользовались огромной популярностью среди студенческой молодёжи. Не только студенты историки и филологи, для которых, собственно, и читался курс русской истории, были его слушателями. Математики, физики, химики, медики - все стремились прорваться на лекции Ключевского. По свидетельствам современников, они буквально опустошали аудитории на других факультетах; многие студенты приходили в университет с раннего утра, чтобы занять место и ждать «желанного часа». Слушателей привлекало не столько содержание лекций, сколько афористичность, живость подачи Ключевским даже уже известного материала. Демократичность образа самого профессора, столь нетипичная для университетской среды, также не могла не вызвать симпатий учащейся молодёжи: все хотели слушать «своего» историка.
Советские биографы пытались объяснить необыкновенный успех лекционного курса В.О.Ключевского в 1880-е годы его стремлением «угодить» революционно настроенной студенческой аудитории. По мнению М.В. Нечкиной, в первой же своей лекции, прочитанной 5 декабря 1879 года, Ключевский выдвинул лозунг свободы:
«Текст именно этой лекции, к сожалению, не дошел до нас, но сохранились воспоминания слушателей. Ключевский, пишет один из них, «полагал, что реформы Петра не дали желаемых результатов; чтобы Россия могла стать богатой и могучей, нужна была свобода. Её не видела Россия XVIII века. Отсюда, так заключал Василий Осипович, и государственная ее немощь.»
Нечкина М.В. «Лекционное мастерство В.О. Ключевского»
В других лекциях Ключевский иронично отзывался об императрицах Елизавете Петровне, Екатерине II, красочно характеризовал эпоху дворцовых переворотов:
«По известным нам причинам... - записывал лекцию университетский слушатель Ключевского 1882 года, - после Петра русский престол стал игрушкою для искателей приключений, для случайных людей, часто неожиданно для самих себя вступавших на него... Много чудес перебывало на русском престоле со смерти Петра Великого, - бывали на нем... и бездетные вдовы и незамужние матери семейств, но не было ещё скомороха; вероятно, игра случая направлена была к тому, чтобы дополнить этот пробел нашей истории. Скоморох явился».
Речь шла о Петре III. Так с университетской кафедры ещё никто не говорил о доме Романовых.
Из всего этого советскими историками делался вывод об антимонархической и антидворянской позиции историка, едва ли не роднившей его с революционерами-цареубийцами С.Перовской, Желябовым и другими радикалами, желавшими во что бы то ни стало изменить существующий порядок. Однако историк В.О.Ключевский ни о чём подобном даже не помышлял. Его «либерализм» чётко укладывался в рамки дозволенного в эпоху государственных реформ 1860-70-х годов. «Исторические портреты» царей, императоров и других выдающихся правителей древности, созданные В.О.Ключевским – лишь дань исторической достоверности, попытка объективно представить монархов как обычных людей, которым не чужды любые человеческие слабости.
Маститый учёный В.О.Ключевский избирался деканом историко-филологического факультета Московского университета, проректором, председателем Общества истории и древностей Российских. Он был назначен учителем сына Александра III великого князя Георгия, не раз приглашался на прогулки с царской семьёй, вёл беседы с государем и императрицей Марией Фёдоровной. Однако в 1893-1894 годах Ключевский, несмотря на личное расположение к нему императора, категорически отказался написать книгу об Александре III. Скорее всего, это не было ни капризом историка, ни проявлением его оппозиционности к власти. Ключевский не видел за собой таланта льстивого публициста, а для историка писать о ещё здравствующем или только что почившем «очередном» императоре – просто неинтересно.
В 1894 году ему, как председателю Общества истории и древностей российских, пришлось произнести речь «Памяти в бозе почившего государя императора Александра III». Либерально мыслящий историк в этой речи по-человечески искренне сожалел о смерти государя, с которым при жизни часто общался. За эту речь Ключевский был освистан студентами, усмотревшими в поведении любимого профессора не скорбь по усопшему, а непростительный конформизм.
В середине 1890-х годов Ключевский продолжает исследовательскую работу, выпускает «Краткое пособие по новой истории», третье издание «Боярской думы Древней Руси». Шесть его учеников защищают диссертации.
В 1900 году Ключевского избирают в Императорскую Академию наук. С 1901 года он по правилам подаёт в отставку, но остается преподавать в университете и Духовной академии.
В 1900-1910 годы он стал читать курс лекций в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, где его слушателями были многие выдающиеся художники. Ф.И. Шаляпин в своих воспоминаниях написал, что Ключевский помог ему уяснить образ Бориса Годунова перед бенефисом в Большом театре в 1903 году. В воспоминаниях знаменитого певца о знаменитом историке также неоднократно говорится об артистичности Ключевского, его незаурядном таланте привлекать к себе внимание зрителя и слушателя, способности «вжиться в роль» и полностью раскрыть характер избранного персонажа.
С 1902 года Василий Осипович готовит к изданию главное детище своей жизни - «Курс русской истории». Эта работа прерывалась только в 1905 году выездами в Петербург для участия в комиссиях по закону о печати и статусу Государственной думы. Либеральная позиция Ключевского осложнила его отношения с руководством Духовной академии. В 1906 году Ключевский подал в отставку и был уволен, несмотря на протесты студентов.
По уверениям историков-кадетов П.Н.Милюкова и А. Кизеветтера, в конце жизни В.О.Ключевский стоял на тех же либерально-конституционных позициях, что и Партия народной свободы. В 1905 году на совещании в Петергофе он не поддержал идею «дворянской» конституции будущих «октябристов», и согласился баллотироваться в Государственную Думу депутатом от Сергиева Посада. На самом деле, несмотря на все реверансы со стороны лидеров едва народившихся политических партий, политика В.О.Ключевского не интересовала вовсе.
По поводу «партийной принадлежности» Ключевского не раз возникали довольно ожесточённые споры в среде советских историков. М.В. Нечкина однозначно (вслед за Милюковым) считала Ключевского идейным и фактическим членом Партии народной свободы (кд). Однако академик Ю.В. Готье, лично знавший историка в те годы, утверждал, что баллотироваться в Думу от этой партии «старика» едва ли не насильно заставил его сын Борис, и «делать из Ключевского кадетскую фигуру невозможно».
В той же полемике с Нечкиной прозвучала и такая фраза Ю.В. Готье: «Ключевский был в отношении характера и общественной деятельности настоящая "мокрая курица". Я ему так и говорил. Воля у него была только в его произведениях, а в жизни у него никакой воли не было… Ключевский всегда был у кого-нибудь под башмаком.»
Вопрос о фактическом участии или неучастии историка в делах кадетской партии на сегодняшний день утратил свою актуальность. Его депутатство в Государственной Думе не состоялось, но, в отличие от П.Н.Милюкова и Ко, для Ключевского это не имело значения: учёному всегда было чем заняться и где реализовать свой ораторский талант.
«Курс русской истории» и историческая концепция В.О.Ключевского
Наряду со специальным курсом «Истории сословий в России» (1887), исследованиями, посвящёнными социальной тематике («Происхождение крепостного права в России», «Подушная подать и отмена холопства в России», «Состав представительства на земских соборах древней Руси»), истории культуры XVIII и XIX вв. и др., Ключевский создал главный труд своей жизни – «Курс русской истории» (1987-1989. T.I - 5). Именно в нём представлена концепция исторического развития России по В.О.Ключевскому.
Большинство историков-современников считало, что В.О.Ключевский, как ученик С.М.Соловьёва, лишь продолжает развивать концепцию государственной (юридической) школы в русской историографии в новых условиях. Помимо влияния государственной школы, доказывалось воздействие на взгляды Ключевского других его университетских учителей - Ф.И. Буслаева, С.В. Ешевского и деятелей 1860-х гг. - А.П. Щапова, Н.А. Ишутина и т.п.
В своё время советская историография сделала и вовсе необоснованную попытку «развести» взгляды С.М.Соловьёва как «апологета самодержавия» и В.О.Ключевского, стоявшего на либерально-демократических позициях (М.В.Нечкина). Ряд историков (В.И. Пичета, П.П. Смирнов) основную ценность трудов Ключевского увидели в попытке дать историю общества и народа в её зависимости от экономических и политических условий.
В современных исследованиях преобладает взгляд на В.О.Ключевского не только как на продолжателя историко-методологических традиций государственной (юридической) школы (К.Д. Кавелин, Б.Н.Чичерин, Т.Н.Грановский, С.М.Соловьев), но и создателя нового, наиболее перспективного её направления, основанного на «социологическом» методе.
В отличие от первого поколения «государственников», Ключевский считал необходимым ввести в качестве самостоятельных сил исторического развития социальные и экономические факторы. Исторический процесс в его представлении есть результат непрерывного взаимодействия всех факторов (географических, демографических, экономических, политических, социальных). Задача историка в этом процессе сводится не к построению глобальных исторических схем, а к постоянному выявлению конкретного взаимоотношения всех вышеперечисленных факторов в каждый конкретный момент развития.
На практике «социологический метод» означал для В.О. Ключевского тщательное исследование степени и характера хозяйственного развития страны, тесно связанных с природно-географической средой, а также - детальный анализ социальной стратификации общества на каждом этапе развития и тех взаимоотношений, которые возникают при этом внутри отдельных социальных групп (он часто называл их классами). В результате исторический процесс принимал у В.О. Ключевского более объемные и динамичные формы, чем у его предшественников или современников типа В.И. Сергеевича.
Своё понимание общего хода русской истории В.О. Ключевский наиболее сжато представил в периодизации, в которой он выделил четыре качественно различных этапа:
VIII-XIII вв. - Русь Днепровская, городовая, торговая;
XIII - середина XV в. - Русь Верхневолжская, удельно-княжеская, вольно-земледельческая;
середина XV - второе десятилетие XVII в. - Русь Великая, Московская, царско-боярская, военно-землевладельческая;
начало XVII - середина XIX в. - период всероссийский, императорско-дворянский, период крепостного, земледельческо¬го и фабрично-заводского хозяйства.
Уже в докторской диссертации «Боярская дума Древней Руси», явившейся, по сути, развёрнутым социальным портретом боярского сословия, наиболее ярко проявилась та новизна, которую В.О. Ключевский внёс в традиции государственной школы.
В условиях резко обозначившегося на рубеже XIX - ХХ веков расхождения интересов самодержавного государства и общества Ключевский пересмотрел взгляды своего учителя Соловьёва на весь двухвековый отрезок новой истории страны, перечеркнув тем самым результаты последних семнадцати томов его «Истории России» и построенную на них политическую программу отечественного предреформенного либерализма. На этих основаниях ряд исследователей (в частности - А. Шаханов) делает вывод о невозможности отнесения Ключевского к государственной школе в русской историографии.
Но это не так. Ключевский лишь объявляет «новую историю», актуализирует социологическую направленность исторического исследования. По сути, он сделал то, что более всего импонировало запросам молодого поколения историков 1880-х годов: объявляет отказ от предлагаемых извне схем или целей, как западнических, так и славянофильских. Студенты хотели изучать русскую историю как научную проблему, и «социологический метод» Ключевского дал им такую возможность. Учеников и последователей Ключевского (П.Милюкова, Ю. Готье, А. Кизеветтера, М. Богословского, Н. А. Рожкова, С. Бахрушина, А. И. Яковлева, Я. Л. Барскова) часто называют «неогосударственниками», т.к. они в своих построениях использовали всё тот же многофакторный подход государственной школы, расширяя и дополняя его культурными, социологическими, психологическими и прочими факторами.
В «Курсе русской истории» Ключевский дал уже целостное изложение русской истории на основе своего социологического метода. Как ни одно из исторических произведений государственной школы, «Курс» В.О. Ключевского вышел далеко за рамки чисто учебного издания, превратившись в факт не только научной, но и общественной жизни страны. Расширенное понимание многофакторности исторического процесса в сочетании с традиционными постулатами государственной школы позволили довести до логического предела ту концепцию русского исторического процесса, которая была заложена С.М. Соловьёвым. В этом смысле труд В.О. Ключевского стал рубежным для развития всей исторической науки в России: он завершил традицию века XIX и одновременно предвосхитил новаторские поиски, которые нёс с собой век XX.
Оценка личности В.О.Ключевского в воспоминаниях современников
Фигура В.О. Ключевского уже при его жизни была окружена ореолом «мифов», разного рода анекдотов и априорных суждений. И в наши дни сохраняется проблема клишированного восприятия личности историка, что, как правило, основано на субъективных отрицательных характеристиках П. Н. Милюкова и язвительных афоризмах самого Ключевского, которые широко доступны читателю.
П.Н.Милюков, как известно, рассорился с В.О.Ключевским ещё в процессе подготовки своей магистерской диссертации о реформах Петра I. Диссертация была восторженно встречена научной общественностью, но В.О.Ключевский, пользуясь своим непререкаемым авторитетом, склонил учёный совет университета не присуждать за неё докторской степени. Он посоветовал Милюкову написать другую диссертацию, заметив, что «наука от этого только выиграет». Будущий лидер кадетов смертельно обиделся и впоследствии, не вдаваясь в подробности и истинные причины такого отношения учителя к его работе, свёл всё к сложности характера, эгоизму и «загадочности» В.О.Ключевского, а проще говоря – к зависти. Самому Ключевскому всё в жизни давалось нелегко, и он не терпел чужого быстрого успеха.
В письме от 29 июля 1890 года Милюков пишет, что Ключевскому «тяжело и скучно жить на свете. Славы большей, чем он достиг, он получить не сможет. Жить любовью к науке - вряд ли он может при его скептицизме... Теперь он признан, обеспечен; каждое слово его ловят с жадностью; но он устал, а главное, он не верит в науку: нет огня, нет жизни, страсти к ученой работе - и уже поэтому, нет школы и учеников» .
В конфликте с Милюковым, очевидно, на научном поприще столкнулись два недюжинных самолюбия. Только Ключевский всё-таки больше любил науку, чем себя в науке. Его школа и его ученики развили идеи и многократно приумножили заслуги учёного – это бесспорный факт. Старшее поколение коллег-историков, как известно, поддержало в этом противостоянии именно Ключевского. И не только потому, что у него на тот момент уже были имя и слава. Без Ключевского не было бы Милюкова как историка, и что особенно грустно осознавать – без конфликта со всемогущим Ключевским, возможно, не случилось бы Милюкова как политика. Конечно, нашлись бы другие люди, желающие раскачивать здание российской государственности, но не присоединись к ним Милюков – от этого выиграла бы не только историческая наука, но и история России в целом.
Нередко воспоминания о Ключевском как учёном или лекторе плавно перетекают в психологический анализ или характеристики его личности. Видимо, его персона была настолько ярким событием в жизни современников, что эту тему никак нельзя было обойти. Чрезмерную колкость, замкнутость характера, дистанцированность учёного замечали многие современники. Но необходимо понимать, что разные люди могли быть допущены Ключевским к себе на разное же расстояние. Каждый, кто писал о Ключевском, так или иначе, прямо или в контексте, указывал на свою степень приближённости к личному пространству учёного. Этим и были обусловлены различные, часто прямо противоположные, трактовки его поведения и особенностей характера.
Современники Ключевского (в их числе С. Б. Веселовский, В. А. Маклаков, А. Е. Пресняков) в своих мемуарах решительно опровергают миф о его «сложности и загадочности», «эгоизме», «фиглярстве», постоянном желании «играть на публику», пытаются защитить историка от скорых и поверхностных характеристик.
Василий Осипович был человеком тонкого психологического склада, наделявшим личной эмоциональной окраской все явления жизни, отношение к людям и даже свои лекции. Его психику П. Н. Милюков сравнивает с очень чувствительным измерительным аппаратом, находящимся в постоянном колебании. По мнению Милюкова, такому человеку, как его учитель, достаточно трудно было устанавливать даже обыкновенные житейские отношения.
Если обратиться к дневникам историка разных лет, то, прежде всего исследователю бросается в глаза глубокая саморефлексия, стремление вознести свои внутренние переживания над суетой будничной жизни. Нередко встречаются записи, свидетельствующие о непонимании современниками, как казалось самому Ключевскому, его внутреннего мира. Он замыкается, ищет откровений в самом себе, в природе, подальше от суеты современного общества, ценностей и образа жизни которого он, по большому счёту, до конца не понимает и не принимает.
Нельзя не признать, что поколения сельского духовенства, впитав привычки простой и непритязательной, малообеспеченной жизни, оставили особую печать на внешности Ключевского и его быте. Как пишет М.В. Нечкина:
«…Уже давно мог бы он гордо нести свою славу, чувствовать себя знаменитым, любимым, незаменимым, но нет и тени высокой самооценки в его поведении, даже напротив - подчеркнутое игнорирование славы. От аплодисментов он «хмуро и досадливо отмахивался».
В московском доме Ключевских царила традиционная для старой столицы обстановка: посетителю бросались в глаза старомодные «домотканые половички» и тому подобные «мещанские элементы». На многочисленные просьбы жены и сына по улучшению быта, например, такие, как покупка новой мебели, Василий Осипович соглашался крайне неохотно.
Приходивших к нему посетителей Ключевский, как правило, принимал в столовой. Лишь когда находился в благодушном настроении, приглашал за стол. Иногда в гости к Василию Осиповичу приходили его коллеги, профессора. В таких случаях «он заказывал небольшой графин чистой водки, селедочку, огурцов, потом появлялась белуга», хотя вообще Ключевский был очень бережлив. (Богословский, М. М. «Из воспоминаний о В. О. Ключевском»).
На лекции в университет Ключевский ездил только на дешёвых извозчиках («ваньках»), принципиально избегая щёгольских пролёток московских «лихачей». По дороге профессор нередко вёл с «ваньками» - вчерашними деревенскими парнями и мужиками - оживлённые беседы. По своим делам Ключевский передвигался на «убогой московской конке», причём «забирался на империал». Конка, как вспоминает один из его учеников А. И. Яковлев, отличалась тогда бесконечными простоями чуть ли не на каждом разъезде. В Троице-Сергиеву лавру для преподавания в Духовной Академии Ключевский ездил дважды в неделю по железной дороге, но всегда в третьем классе, в толпе богомольцев.
И. А. Артоболевский рассказывал: «Известная богачка Морозова, с сыном которой когда-то занимался Ключевский, предлагала ему «в качестве презента» коляску и «двух дышловых лошадей». «И все-таки я отказался... Помилуйте, разве мне это к лицу?.. Разве не смешон был бы я в такой коляске?! Ворона в павлиньих перьях...»
Ещё один знаменитый анекдот о профессорской шубе, приведённый в монографии М.В. Нечкиной:
«Знаменитый профессор, давно уже не стесненный нехваткой денег, ходил в старенькой, поношенной шубе. «Что же шубы-то новой, Василий Осипович, себе не заведете? Вон потерлась вся», - замечали приятели. - «По роже и шуба», - лаконично отвечал Ключевский.»
Пресловутая «бережливость» профессора, несомненно, свидетельствовала вовсе не о его природной скупости, низкой самооценке или желании эпатировать окружающих. Напротив, она говорит лишь о его внутренней, духовной свободе. Ключевский привык делать так, как ему удобно, и изменять своим привычкам в угоду внешним условностям не собирался.
Перейдя рубеж своего пятидесятилетия, Ключевский полностью сохранил невероятную трудоспособность. Она поражала его более молодых учеников. Один из них вспоминает, как, проработав долгие часы вместе с молодёжью поздним вечером и ночью, Ключевский появлялся утром на кафедре свежим и полным сил, в то время как ученики еле стояли на ногах.
Конечно, он иногда прихварывал, жаловался то на воспаление горла, то на простуду, его начали раздражать сквозняки, продувавшие лекционный зал на курсах Герье, бывало, что болели зубы. Но он называл свое здоровье железным и был прав. Не очень-то соблюдая правила гигиены (работал ночами, не щадя глаз), он создал про неё оригинальный афоризм: «Гигиена учит, как быть цепной собакой собственного здоровья». О работе было другое изречение: «Кто не способен работать по 16 часов в сутки, тот не имел права родиться и должен быть устранен из жизни, как узурпатор бытия». (Оба афоризма относятся к 1890-м годам.)
Память Ключевского, как у всякого несостоявшегося священнослужителя, была поразительна. Однажды, поднимаясь на кафедру для доклада на каком-то публичном научном торжестве, он споткнулся о ступеньку и выронил листки своих записок. Они веером разлетелись по полу, их порядок был в корне нарушен. Листки ещё раз перемешали при сборе бросившиеся на помощь профессору слушатели. Все взволновались за судьбу доклада. Только жена Ключевского Анисья Михайловна, сидевшая в первых рядах, сохраняла полное спокойствие: «Прочтёт, прочтёт, он всё наизусть помнит», - невозмутимо успокаивала она соседей. Так и вышло.
Очень отчётливый «бисерный», пожалуй, даже мельче бисера, почерк, записи остро отточенным карандашом долго свидетельствовали о хорошем зрении историка. Читать его архивные рукописи мешает не почерк - он безупречен, а стёршийся от времени карандаш. Лишь в последние годы жизни почерк Ключевского стал более крупным, с преимущественным употреблением пера и чернил. «Уметь разборчиво писать - первое правило вежливости», - гласит один из афоризмов историка. На письменном столе у него не было какой-нибудь массивной чернильницы на мраморной доске, а стоял пятикопеечный пузырек чернил, куда он макал перо, как некогда в семинарские годы.
В воспоминаниях, посвящённых историку, совершенно не обсуждается вопрос, был ли он счастлив в браке. Эта пикантная сторона частной жизни, либо намеренно умалчивалась его знакомыми, либо была скрыта от посторонних глаз. В итоге взаимоотношения Ключевского с супругой, отражённые лишь переписке с родственницами или в чрезвычайно редких воспоминаниях друзей семьи, остаются не вполне определёнными.
Неспроста на этом фоне выделяется мемуарная тема, характеризующая отношение Ключевского к представительницам прекрасного пола. Уважаемый профессор, сохраняя имидж благонадёжного семьянина, умудрился стяжать себе славу галантного кавалера и дамского угодника.
Мария Голубцова – дочь друга Ключевского, преподавателя Духовной Академии, А. П. Голубцова, – вспоминает такую «забавную сценку». Василий Осипович, придя к Пасхе, не прочь был с ней «похристосоваться». Но маленькая девочка ему бесцеремонно отказала. «Первая женщина, которая отказалась меня поцеловать!» – сказал, смеясь, Василий Осипович её отцу. Даже на прогулке в горах с князем Георгием и всей его «блестящей компанией», Ключевский не преминул привлечь к своей персоне женское внимание. Огорчённый, что ему в спутницы дали старую-престарую фрейлину, он надумал отомстить: Ключевский эпатировал компанию тем, что, сорвав росший над самым обрывом эдельвейс, преподнёс его своей даме. «На обратной дороге все меня окружили, и уж самые молодые барышни шли со мной», – сообщал довольный своей выходкой профессор.
Ключевский преподавал на Высших женских курсах, и здесь пожилого профессора преследовала масса восторженных поклонниц, которые буквально боготворили его. В университете, даже во времена запрета на посещение университетских лекций девицами, его женская аудитория постоянно росла. Хозяйки самых знаменитых московских салонов нередко соперничали друг с другом, желая видеть Ключевского на всех своих вечерах.
В отношении историка к женщинам было что-то рыцарское и в то же время отстранённое – он готов был служить им и любоваться ими, но, скорее всего, бескорыстно: только как галантный кавалер.
Одной из немногих женщин, с которой Ключевский в течение долгих лет поддерживал доверительные, даже дружеские отношения, была уже упомянутая нами сестра жены – Надежда Михайловна. Василий Осипович охотно приглашал свояченицу в гости, вёл с ней переписку, стал крёстным отцом её воспитанницы. Разные характеры этих людей, скорее всего, объединяло пристрастие к остроумному юмору и интеллектуальной иронии. В. О. Ключевский сделал Надежде Михайловне бесценный подарок – отдал свою «чёрную книжку» с собранием афоризмов. Почти все афоризмы, ныне приписываемые историку, известны и памятны лишь благодаря этой книжке. В ней содержится много посвящений женщине и, возможно, поэтому после смерти Ключевского мемуаристы невольно заостряли внимание именно на теме его «внесемейных» отношений с прекрасным полом.
Говоря о внешности Ключевского, многие современники отмечали, что он «по своей наружности был незавидный… несолидный». Со знаменитой фотографии 1890 года на нас смотрит типичный «разночинец»: не слишком заботящийся о своей внешности пожилой, усталый, немного ироничный человек с внешностью приходского попа или дьякона. Скромные запросы и привычки, аскетический внешний вид Ключевского, с одной стороны – выделяли его из среды университетской профессуры, с другой – были типичны для разночинных московских обывателей или приезжих провинциалов. Но стоило Василию Осиповичу с кем-то завязать разговор, и «в нём моментально является какая-то непонятная магнетическая сила , заставляющая, как-то поневоле, полюбить его». Он никому не подражал и, ни на кого не походил, «он создан был во всем оригиналом» . (Воспоминания священника А. Рождественского. Воспоминания о В. О. Ключевском // Василий Осипович Ключевский. Биографический очерк… С. 423.)
Особа Ключевского была интересна также и благодаря его незаурядному чувству юмора: «Он сверкал как фейерверк блестками остроумия» . Как известно, яркие образы лекций Ключевского были приготовлены им заранее и даже повторялись из года в год, что отмечали его студенты и коллеги. Но, в то же время, их всегда освежала «быстрая и точная, как выстрел» импровизация. При этом «прелесть его острот состояла в том, что в каждой из них, наряду с совершенно неожиданным сопоставлением понятий, всегда таилась очень тонкая мысль». (Богословский, М. М. «Из воспоминаний о В. О. Ключевском».)
Острый язык Ключевского не щадил никого, отсюда пошла его репутация «неисправимого скептика, не признающего никаких святынь». На первый взгляд он легко мог показаться эгоистичным и злым. Но впечатление это, конечно, было неверным – оправдывали его П. Н. Милюков и А. Н. Савин: «Маска Мефистофеля» была призвана не пускать посторонних в святая святых его чувствительной души. Попав в новую и разнородную социальную среду, Ключевскому пришлось выработать привычку носить эту маску, как «защитную скорлупу», быть может, вводя тем самым в заблуждение многих своих коллег и современников. Возможно, с помощью этой «скорлупы» историк пытался отвоёвывать своё право на внутреннюю свободу.
Общался Ключевский практически со всей научной, творческой и политической элитой своего времени. Он бывал и на официальных приёмах, и на неформальных журфиксах, и просто любил ходить в гости к коллегам и знакомым. Всегда оставлял впечатление интересного собеседника, приятного гостя, галантного кавалера. Но самыми задушевными друзьями, по воспоминаниям близких, для Ключевского оставались простые люди, в основном духовного сословия. Например, у него часто можно было застать помощника библиотекаря Духовной Академии – иеромонаха Рафаила. Иеромонах был большой оригинал и очень добрый человек (у него в келье постоянно жили племянники или семинаристы). Отец Рафаил знал учёные труды только по названиям и цвету корешков книг, к тому же был на редкость некрасив, но любил похвастаться своей учёностью и былой красотой. Ключевский вечно шутил над ним и особенно любил спрашивать, почему тот не женился. На что ему был ответ: «Да знаешь, брат, как кончил семинарию, так к нам невест, невест, страсть. А я, бывало, убегу в огород, лягу меж гряд, да и лежу, а меня-то ищут. Я ведь тогда красив был». – «Следы былой красоты и теперь заметны», – с доброй иронией соглашался Ключевский.
Приезжая на праздники в Сергиев Посад, профессор любил, наравне с посадскими парнями и девушками, принять участие в народных гуляниях, покататься на карусели.
Очевидно, в таком общении именитый историк искал столь привычной ему с детства простоты, которой так не хватало чопорной академической среде и столичному обществу. Здесь Ключевский мог чувствовать себя свободно, не одевать «масок», не играть «в учёного профессора», быть самим собой.
Значение личности В.О.Ключевского
Значение личности В. О. Ключевского для его современников было огромным. Его высоко ставили как историка-профессионала, ценили как незаурядного, талантливого человека. Многие ученики и последователи видели в нём источник нравственности, поучительности, доброты, искромётного юмора.
Но тех, кто общался с В.О.Ключевским в неформальной обстановке, часто отталкивала в нём его чрезмерная, (подчас неоправданная) экономность, скрупулёзность в мелочах, непритязательная, «мещанская» домашняя обстановка, острый язык и в то же время – нерасточительность в эмоциях, сдержанность, замкнутость характера.
Незаурядный талант исследователя и аналитика, смелость в суждениях и выводах, присущие В.О. Ключевскому, вряд ли позволили бы ему сделать успешную карьеру священнослужителя. Применив все эти качества на научном поприще, провинциальный попович фактически поймал за хвост «птицу удачи», за которой приехал из Пензы в Москву. Он стал самым знаменитым историком России, маститым учёным, академиком, «генералом» от науки, личностью всероссийского и даже мирового масштаба. Тем не менее, В.О.Ключевский не чувствовал себя триумфатором. Прожив практически всю сознательную жизнь в отрыве от взрастившей его среды, он по-прежнему пытался сохранить верность себе настоящему хотя бы в семейном укладе, быте, привычках. У одних современников это вызывало недоумение и насмешки над «чудачествами» профессора Ключевского, других заставило говорить о его «противоречивости», «сложности», «эгоизме».
В этом глобальном противоречии разума и сердца, на наш взгляд, заключались триумф и трагедия многих знаменитых людей России, вышедших из среды «разночинцев» и вступивших в общество, где всё ещё, по большому счёту, преобладали традиции дворянской культуры. Ключевский оказался в этом плане знаковой фигурой.
В.О. Ключевский
Невзрачный на вид, похожий на дьячка провинциальной церкви человек в старой шубе и с пятнами на официальном вицмундире, на рубеже XIX-XX веков являлся «лицом» Московского университета, ординарным академиком Императорской Санкт-Петербургской Академии наук, учителем царских детей.
Этот факт в значительной мере свидетельствует о смене внешних приоритетов и демократизации не только российского общества, но и отечественной науки в целом.
Как учёный В.О. Ключевский не совершил глобального переворота в теории или методологии исторической науки. По большому счёту, он лишь развил и вывел на новый качественный уровень идеи «государственной» исторической школы Московского университета. Но сам образ профессора Ключевского сломал все существовавшие доселе стереотипы облика знаменитого учёного, успешного лектора и вообще «образованного человека», как носителя дворянской культуры. Интуитивно не желая адаптироваться, подстраиваться под внешние условности хотя бы в быту и поведении, историк Ключевский способствовал внесению в столичную академическую среду моды на демократичность, свободу личностного самовыражения и главное – духовную свободу, без которой невозможно формирование общественной «прослойки», называемой интеллигенцией.
Студенты любили профессора Ключевского вовсе не за его потёртую шубу или умение артистично рассказывать исторические анекдоты. Они видели перед собой человека, на их глазах повернувшего время, своим примером уничтожившего пропасть между историей Отечества как инструментом воспитания верноподданнического патриотизма и историей как предметом познания, доступным каждому исследователю.
В течение сорока лет распалённых общественных страстей историк умел «подобрать ключ» к любой - духовной, университетской, военной - аудитории, всюду увлекая и пленяя, никогда и ни в чём не возбудив подозрительности власти и разных начальств.
Именно поэтому, на наш взгляд, В.О.Ключевский – учёный, артист, художник, мастер - был возведён не только современниками, но и потомками на высокий пьедестал корифея отечественной исторической науки. Подобно Н.М.Карамзину в начале XIX века, в начале века XX он подарил соотечественникам ту историю, которую они хотели знать именно в этот момент, подведя тем самым черту под всей предшествующей историографией и заглянув в далёкое будущее.
Умер В.О.Ключевский 12 (25) мая 1911 года в Москве, похоронен на кладбище Донского монастыря.
Память и потомки
Меморизация культурного пространства в Москве, связанного с именем Ключевского, активно развивалась уже в первые годы после его кончины. Через несколько дней после смерти В. О. Ключевского, в мае 1911 года, в Московскую городскую думу поступило заявление гласного Н. А. Шамина о «необходимости увековечения памяти знаменитого русского историка В. О. Ключевского». По результатам заседаний Думы было постановлено с 1912 года учредить в Московском Императорском университете стипендию «в память о В. О. Ключевском». Именная стипендия Ключевского была также учреждена Московскими высшими женскими курсами, где преподавал историк.
В то же время Московским университетом был объявлен конкурс на предоставление воспоминаний о В.О. Ключевском.
Борис Ключевский в детстве
В доме на Житной улице, где жил Василий Осипович в последние годы, его сын, Борис Ключевский, планировал открыть музей. Здесь оставалась библиотека, личный архив В.О. Ключевского, его личные вещи, портрет кисти художника В.О. Шервуда. Сын следил за проведением ежегодных панихид в память о своем отце, собирая его учеников и всех, кому была дорога память о нём. Таким образом, дом В. О. Ключевского и после его смерти продолжал играть роль центра, объединяющего московских историков.
В 1918 году московский дом историка подвергся обыскам, основная часть архива была эвакуирована в Петроград, к одному из учеников Ключевского, историку литературы Я.Л.Барскому. Впоследствии Борису Ключевскому удалось добыть «охранную грамоту» на библиотеку отца и с большими трудностями вернуть от Барского основную часть рукописей, но в 1920-е годы библиотека и архив историка были изъяты и помещены в государственные архивохранилища.
Тогда же в среде оставшихся в Москве учеников Ключевского особую актуальность приобрела проблема постановки памятника великому историку. К тому времени не существовало даже памятника на его могиле в Донском монастыре. Поводом к различным разговорам отчасти стало негативное отношение учеников к единственному здравствующему потомку Ключевского.
Борис Васильевич Ключевский, по его словам, окончил два факультета Московского университета, но научная деятельность его не привлекала. Долгие годы он исполнял роль домашнего секретаря своего знаменитого отца, увлекался спортом и усовершенствованием велосипеда.
Из рассказов самого Б. Ключевского М.В. Нечкиной известен такой эпизод: в молодости Борис изобрёл какую-то особенную «гайку» для велосипеда и очень ею гордился. Катая её на ладони, В.О. Ключевский, со своим обычным сарказмом, говорил гостям: «Время-то какое пришло! Чтобы такую гайку изобрести, надо два факультета кончить – исторический и юридический…» (Нечкина М.В. Указ.соч., с.318).
Очевидно, Василий Осипович гораздо больше времени уделял общению с учениками, чем с собственным сыном. Увлечения отпрыска не вызывали у историка ни понимания, ни одобрения. По воспоминаниям очевидцев (в частности на это указывает Ю. В. Готье), в последние годы жизни отношения Ключевского с Борисом оставляли желать лучшего. Василию Осиповичу не нравилось увлечение сына политикой, а также его открытое сожительство то ли с домработницей, то ли с горничной, проживавшей в их доме. Друзья и знакомые В.О. Ключевского – В.А. Маклаков и А.Н. Савин – также полагали, что молодой человек оказывает сильное давление на престарелого, ослабевшего от болезней Василия Осиповича.
Тем не менее, при жизни В.О.Ключевского Борис много помогал ему в работе, а после смерти учёного собрал и сохранил его архив, активно участвовал в публикации научного наследия отца, занимался изданием и переизданием его книг.
В 1920-е годы коллеги и ученики Ключевского обвинили «наследника» в том, что могила его родителей находится в запустении: нет ни памятника, ни ограды. Скорее всего, у Бориса Васильевича просто не было средств на установку достойного памятника, а события революции и Гражданской войны мало способствовали заботам живых людей о почивших предках.
Усилиями университетской общественности был создан «Комитет по вопросу об увековечении памяти В. О. Ключевского», который поставил своей целью установку памятника историку на одной из центральных улиц Москвы. Однако Комитет ограничился лишь созданием в 1928 году общего памятника-надгробия на могиле супругов Ключевских (кладбище Донского монастыря). После «академического дела» (1929-30 гг.) начались гонения и высылки историков «старой школы». В.О.Ключевский был причислен к «либерально-буржуазному» направлению историографии, и ставить ему отдельный памятник в центре Москвы сочли нецелесообразным.
Width="300">
Сын историка Борис Ключевский уже в первой половине 1920-х годов порвал все связи с научным сообществом. По словам навестившей его в 1924 году М.В. Нечкиной, он служил помощником юрисконсульта «в каком-то автомобильном отделе» и, наконец-то, занимался своим любимым делом – ремонтом автомобилей. Затем сын Ключевского был автотехником, переводчиком, мелким совслущажим ВАТО. В 1933 году – репрессирован и осуждён к ссылке в Алма-Ату. Точная дата его смерти неизвестна (около 1944 года). Тем не менее, Б.В. Ключевскому удалось сохранить основную и очень важную часть архива его отца. Эти материалы в 1945 году приобрела Комиссия по истории исторических наук при отделении Института истории и философии АН СССР у «вдовы сына историка». Музей В.О.Ключевского в Москве так и не был им создан, воспоминания об отце тоже не были написаны…
Лишь в 1991 году, к 150-летию со дня рождения Ключевского, в Пензе был открыт музей, получивший имя великого историка. И сегодня памятники В.О. Ключевскому существуют только на его родине, в селе Воскресеновка (Пензенская область) и в Пензе, куда семья Ключевских переехала после смерти отца. Примечательно, что инициативы по увековечению памяти историка, как правило, исходили не от государства или научной общественности, а от местных властей и энтузиастов-краеведов.
Елена Широкова
Для подготовки данной работы были использованы материалы сайтов:
http://www.history.perm.ru/
Мировоззренческие портреты. Ключевский В.О. Библиофонд
Литература:
Богомазова О.В.Частная жизнь известного историка (по материалам воспоминаний о В.О.Ключевском)// Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 23 (161). История. Вып. 33. С. 151–159.
История и историки в пространстве национальной и мировой культуры XVIII–XXI веков: сборник статей / под ред. Н. Н. Алеврас, Н. В. Гришиной, Ю. В. Красновой. – Челябинск: Энциклопедия, 2011;
Мир историка: историографический сборник / под ред.В.П. Корзун, С.П. Бычкова. – Вып. 7. – Омск: Изд-во Ом. гос.ун-та, 2011;
Нечкина М.В. Василий Осипович Ключевский (1841-1911).История жизни и творчества, М.: «Наука», 1974;
Шаханов А.Н. Борьба с «объективизмом» и «космополитизмом» в советской исторической науке. «Русская историография» Н.Л.Рубинштейна// История и историки, 2004. - №1 – С.186-207.
Василий Ключевский (1841-1911 гг.) - крупнейший и один из самых видных российских историков второй половины XIX века. Его по праву считают основателем буржуазного экономизма в отечественной историографии, поскольку он первый обратил самое пристальное внимание на изучение народной жизни и экономические основы общественного быта.
Некоторые сведения о юности историка
Ключевский Василий Осипович, краткая биография которого представлена в настоящем разделе, родился в 1841 году в Он был сыном сельского священника. Его оба деда и прадеда также были священнослужителями. Поэтому церковное учение оказало на него большое влияние. Интерес к православной истории исследователь сохранил на всю жизнь: его первая диссертация была посвящена житиям святых, а в своих знаменитых курсах по русской истории он неизменно обращался к духовному развитию народа и роли православия в прошлом страны.
Василий Ключевский учился в пензенском приходском училище и пензенской семинарии, однако решил посвятить себя светской науке истории. Его привлекал историко-филологический факультет Московского университета, который был центром общественно-политической жизни в рассматриваемое время. Однако церковное образование оказало на него большое влияние. Сам историк признавался, что изучение схоластики развило в нем умение логически мыслить.
Годы учебы и первые исследования
Ключевский Василий Осипович, краткая биография которого продолжена в настоящем разделе, четыре года проучился в Московском университете. Это время стало определяющим в выборе его профессии и тематики исследований. Большое влияние на него оказали лекции историка Ф. Буслаева. Тогда же будущий ученый очень сильно заинтересовался народной культурой, фольклором, поговорками, пословицами.
Василий Ключевский решил посвятить себя изучению основ народной жизни, как он выражался. Его первая диссертация была посвящена тщательному изучению агиографической литературы. До него никто из отечественных историков не занимался так подробно данной тематикой. Другое крупное исследование посвящено изучению состава Василий Ключевский очень тщательно проанализировал те социальные слои, которые входили в этот совещательный орган при российских князьях и царях. Его работа открыла новые подходы в историографии при изучении социальной структуры общества. Его методология включала подробнейший анализ всех проявлений жизни и быта простого народа, что было особенно актуально для России во второй половине XIX века после отмены крепостного права.
Работы по истории
Василий Ключевский, биография которого была вкратце представлена в предыдущих разделах, известен как автор знаменитого курса лекций, которые он читал на протяжении нескольких десятилетий. Будучи прекрасным оратором, он великолепно владел литературным языком, который делал его выступления особенно яркими и выразительными. Благодаря метким и остроумным замечаниями и заключениям, которыми он сопровождал свои научные рассуждения, его лекции приобрели особенную популярность. Василий Ключевский, история России которого стала настоящим эталоном не только для его учеников, но и для многих других отечественных ученых, также прославился как вдумчивый наблюдатель над бытом русского народа. До него исследователи, как правило, обращали внимание на политические события и факты, поэтому его работы без преувеличения можно назвать настоящим прорывом в историографии.
Язык ученого
Особенностью лексики Ключевского является выразительность, меткость и яркость высказываний. Исследователь умел очень четко выразить свои мысли по поводу самых разных проблем современности и прошлого. Например, ему принадлежит следующее высказывание о реформах первого российского императора: «От большой стройки всегда остается много сора, и в торопливой работе Петра пропадало много добра». Историк часто прибегал к подобного рода сравнениям и метафорам, которые, отличаясь остроумием, тем не менее, очень хорошо передавали его мысли.
Интересно его высказывание о Екатерине II, которую он называл «последней случайностью на русском престоле». Ученый довольно часто прибегал к подобным сравнениям, которые позволяли лучше усвоить пройденный материал. Многие выражение Ключевского стали своего рода поговорками в отечественной историографии. Нередко на его фразы ссылаются для того, чтобы придать выразительности рассуждениям. Многие его слова стали афоризмами. Так, высказывание «В России центр на периферии» почти сразу ушло в народ: его нередко можно встретить в прессе, на симпозиумах, конференциях.
Ученый об истории и жизни
Мысли Ключевского отличаются оригинальностью и своеобразием. Так, он на свой лад переделал знаменитую латинскую поговорку о том, что история учит жизни: «История ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков». Меткость, четкость и яркость языка принесли ученому не только всероссийскую, но и мировую славу: многие иностранные исследователи, изучая историю России, ссылаются именно на его труды. Представляют интерес и те афоризмы историка, в которых он выражал свое отношение не только к истории, но и к общефилософским проблемам вообще: «Жизнь не в том, чтобы жить, а в том, чтобы чувствовать, что живешь».
Некоторые факты из биографии
В заключение следует обозначить несколько интересных моментов из жизни этого выдающегося исследователя. Будущий исследователь научился читать в четыре года и с самого раннего детства проявил удивительную способность к учебе. В то же время он боролся с заиканием и в результате больших усилий сумел преодолеть этот порок и стать блестящим оратором. Он принимал участие в знаменитых Петергофских совещаниях по составлению проекта думы, а также баллотировался в качестве депутата от однако не прошел. Итак, Ключевский Василий Осипович, биография и творчество которого стали предметом настоящего исследования, является одним из ведущих отечественных специалистов по изучению российской истории.
История смотрит не на человека, а на общество.
В.О. Ключевский.
Говорят, что лицо; зеркало души, но душа проявляет себя не только во внешности. У человека, имеющего отношение к науке, душа в его научных трудах, а если такой человек ещё и блестящий оратор, душа его раскрывается в умении донести свою мысль людям.
Василию Осиповичу Ключевскому (28 января 1841 года; 25 мая 1911 года) исполнилось 175 лет. Родился он в царствование Николая I, а умер при Николае II. Это целая эпоха российской истории с крутыми переменами и потрясениями в экономической, политической и общественной жизни. Ключевский уже читал лекции по русской истории в Московской духовной академии и в Московском университете, когда народовольцы убили императора Александра II Освободителя (отменил крепостное право, провёл ряд реформ, существенно изменивших уклад жизни российского общества, при нём Россия одержала победу в русско-турецкой войне).
На трон взошёл «тяжелый на подъем царь» (слова Ключевского; В.Т.) Александр III. Россия уже не вела войн, заключив русско-французский союз, стала могущественной европейской державой. Экономика развивалась быстрыми темпами. Началось строительство Транссибирской железной дороги. Но вот социально-политическая жизнь в стране оставляла желать лучшего. После Манифеста о незыблемости самодержавия либеральные реформы стали сворачиваться.
О времени, когда на российском троне сидели Романовы, Ключевский сказал: «По мере расширения территории вместе с ростом внешней силы народа все более стеснялась его внутренняя свобода». И сделал вывод: «Государство пухло, а народ хирел». Это «пухло-хирел» создавало образ нездорового государства и не сулило ничего хорошего российской империи. Ключевский, далёкий от марксистских идей, оказался проницательным человеком. «Хилость» жизни провоцировала недовольство народа. Вся внутриполитическая жизнь страны во второй половине X;X века прошла под знаменем революционной пропаганды.
«Реформаторы 60-х годов очень любили свои идеалы, но не знали психологии своего времени, и потому их дух не сошелся с душой времени». Замечательные слова! В это время родилось поколение нигилистов, резко относившихся ко всем переменам. После серии неудачных покушений они убили Александра II и пытались убить Александра III. За покушение на него был повешен Александр Ульянов, брат Владимира Ленина. Нигилисты – будущие большевики, раздули в стране революцию 1905 года, а в 1917 году сумели развалить большую Российскую империю. Вот и «допухлась» страна.
После окончания историко-филологического факультета Московского университета В.О. Ключевский при содействии С.М. Соловьёва (1820-1879) остался на кафедре русской истории. А когда Соловьёв умер, выдвинулся в число ведущих московских историков. На лекциях профессора Ключевского негде было упасть яблоку. Студенты заранее занимали места и старательно всё записывали, ведь каждая его лекция была кладезем родной русской истории. А читал он мастерски, нередко приправляя свои научные выкладки острым словцом.
«Читал он всегда сидя, часто опустивши глаза к кафедре, по временам вздрагивающая прядь волос свешивалась на лоб. Тихая и плавная речь прерывалась едва заметными паузами, которые, как нельзя кстати, подчеркивали глубину высказанной мысли». Такое свидетельство оставил один из его слушателей в Александровском военном училище. А говорил Ключевский негромко с паузами потому, что в детстве испытал сильное потрясение. После трагической смерти своего отца, сельского священника, стал сильно заикаться. И только упорная работа над произношением позволила ему справиться с этой бедой. Но полностью избавиться от заикания так и не смог.
«Мудрено пишут только о том, чего не понимают», ; говаривал Ключевский. Его лекции понимал даже далекий от истории человек. Известный юрист А.Ф. Кони вспоминал о «неподражаемой ясности и краткости» Ключевского. О его умении завораживать слушателей вспоминал Фёдор Шаляпин. «Идет рядом со мною старичок, подстриженный в кружало, в очках, за которыми блестят узенькие мудрые глазки, с маленькой седой бородкой,.. вкрадчивым голосом, с тонкой усмешкой на лице передает мне, точно очевидец событий, диалоги между Шуйским и Годуновым… Когда я слышал из его уст Шуйского, мне думалось: «Как жаль, что Василий Осипович не поет и не может сыграть со мною князя Василия!».
В Ключевском удачно сочетался талант преподавателя и литератора. Как-то он сказал: «Тайна искусства писать; уметь быть первым читателем своего сочинения». И он долго и скрупулезно работал над словом. Ему принадлежит серия набросков и портретов русских историков и писателей: В.Н. Татищева, Н.М. Карамзина, Т.Н. Грановского, С.М. Соловьёва, А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова, И.С. Аксакова, А.П. Чехова Л.Н. Толстого и многих других. В статье «Евгений Онегин и его предки», давая характеристику времени, когда жил пушкинский герой, историк проницательно заметил: «Это была полная нравственная растерянность, выражавшаяся в одном правиле: ничего сделать нельзя и не нужно делать. Поэтическим олицетворением этой растерянности и явился Евгений Онегин».
«Учитель; что проповедник: можно слово в слово записать проповедь, даже урок; читатель прочтет записанное, но проповеди и урока не услышит», ; так оценивал преподавательскую деятельность Ключевский. Сегодня мы не услышим его голос и манеру произношения, показывающую отношение к сказанному, но можем прочитать его «Курс русской истории». В наши дни он нисколько не потерял своего значения. Свою речь профессор нередко пересыпал остроумными фразами, которые мгновенно запоминались, становились крылатыми: «Я потому и глуп, что мой организм слишком умно организован; Как ей не быть умной, возясь всю жизнь с такими дураками; Металл оттачивается оселками, а ум ослами».
На поздравления в связи с новой должностью проректора Московского университета он ответил: «Если начальство посадит тебя на сковородку с раскаленными угольями, не думай, что ты получил казенную квартиру с отоплением». А разве потерял свой смысл такой его афоризм: «Что такое диссертация? Труд, имеющий двух оппонентов и ни одного читателя»? Проезжая мимо деревень, в которых было много одиноких женщин с детьми, он кратко сказал: «Творения святых отцов». А деревеньки-то эти окружали Троице-Сергиеву лавру.
Ключевский был учёным-историком большой эрудиции, его научные интересы касались историографии и философии истории, дисциплин, смежных с исторической наукой. Он и географ (отлично знает климатические особенности природы России). И фольклорист (хорошо разбирается в фольклоре русского народа и его соседей, с которыми русский человек жил обок долгие века). И лингвист (со знанием дела говорит о русских говорах). И отличный психолог (когда говорит о факторах, повлиявших на формирование характера русского народа). В 17-й лекции «Курса русской истории» заключительный раздел «Психология великоросса». Есть здесь такое, может, и спорное замечание: «Он (русский человек; В.Т.) принадлежит к тому типу умных людей, которые глупеют от признания своего ума».
***
Какой исторический путь России, куда она движется? Эти вопрос волновал профессора русской истории Московского университета В.О. Ключевского. Русский интеллигент (хотя к этому слову он относился критически, об этом его статья «Об интеллигенции»), он придерживался либеральных взглядов, ратовал за просвещение и широкие преобразования в обществе. Никаких революционных потрясений! Но как историк, посвятивший изучению государственного устройства России не один свой научный труд, он понимал, что далеко не всё ладно в российском доме. В его дневнике можно прочитать: «Тоскливо, грустно отзываются во мне звуки жизни. Сколько в них негармоничного, жестокого!».
М.В. Нечкина (1901-1985) в монографии «Василий Осипович Ключевский. История жизни и творчества», оценивая научную деятельность Ключевского как марксист-ленинец, рассматривала его как буржуазного историка и политического идеалиста, мечтавшего о справедливом переустройстве общества.
Ключевский был сторонником государственной школы в российской историографии. Школу связывают с именами К.Д. Кавeлина, С.М. Соловьёва, Б.Н. Чичерина. Именно они выработали научную систему взглядов на ход русской истории и на роль государства в историческом процессе. Принадлежа к «западному» течению русской философской мысли, они считали русский народ европейским. В своем развитии он должен не только догнать, но и перегнать Европу.
По Ключевскому славяне уже в начальный период своей истории стали единым русским народом и смогли создать своё государство. Однако в Древней (Киевской) Руси славяне вряд ли были единой народностью. Русь была страной городов, где каждый город стоял на страже своих интересов. Летописи повествуют о непрерывных княжеских междоусобицах на протяжении всей древнерусской истории. Внутренние княжеские разногласия (а народ в каждом княжестве стоял за своего князя!) привели, в конечном итоге, к ослаблению и краху государственности Южной Руси.
В этот период можно говорить только об относительном единстве славянских племен, называвших себя «русью». Русичами называл их автор «Слова о полку Игореве». Только благодаря таким волевым личностям, как князь Владимир; Креститель и его сын Ярослав Мудрый, Русь стала сильным государством, с которым считались все королевские дворы Европы. Эту традицию продолжил Владимир Мономах и его старший сын Мстислав. После смерти Мстислава Южная Русь медленно шла к своему краху. Нашествие монголов пресекло древнерусскую государственность. Крайне пёстрая по своему племенному составу, а потому неустойчивая, древнерусская народность распалась.
Ключевский считал, что основная цель государства; общее благо для своего народа. Однако «частный интерес по природе своей наклонен противодействовать общему благу. Между тем человеческое общежитие строится взаимодействием обоих вечно борющихся начал… В отличие от государственного порядка, основанного на власти и повиновении, экономическая жизнь есть область личной свободы и личной инициативы как выражения свободной воли». Противоречия между личной свободой и интересами государства создают сложную коллизию, когда сталкиваются разные взгляды, интересы, стремления. От их успешного разрешения зависит народное благо. Так кратко можно характеризовать взгляды Ключевский на происхождение и роль государства в жизни русских людей.
Взгляды эти, тут можно согласиться с М.В. Нечкиной, во многом идеалистичны. Внешние и внутренние функции московского княжества, а затем российского государства, совершенно не совпадали с интересами населения. В условиях золотоордынского ига русские князья кровью своих подданных возрождали русскую государственность. Об этом времени небезызвестный Карл Макс сказал: «Изумленная Европа, в начале правления Ивана (московский князь Иван;;; (1440-1505) ; В.Т.) едва знавшая о существовании Московии, стиснутой между татарами и литовцами, была ошеломлена внезапным появлением на ее восточных границах огромной империи». А потом уже русские цари, начиная с Ивана;V Грозного, в тяжелейшей борьбе с внешним врагом отстаивали суверенитет этой «огромной империи», неустанно расширяющейся в последующие века.
Претендовали на русские земли Литва, Польша, Швеция, Франция. Шли непрерывные войны с Крымским ханством и Турцией. Вопрос об общем народном благе поневоле уходил в тень. Как говорится: не до жиру, быть бы живу. Потому этот вопрос всегда становился чисто политическим: быть русскому государству или нет. На Куликовом поле русский народ явил свою великорусскую гордость, но до единства ему было ещё далеко.
В Смутное время, когда прервалась династия Рюриковичей, а Польша пыталась посадить на московский престол королевича Владислава, русский народ, сплотившись, изгнал из Москвы поляков и возвёл на трон Михаила Фёдоровича Романова. Россией стала править новая царская династия. Общая историческая память, язык и культура объединили народ в борьбе с польскими интервентами. Только с этого времени можно говорить о едином великорусском народе. А вот малорусский народ (украинцы), как ни напрягал свои силы, долгие века оставался без своего государства.
Деятельность Ключевского пришлась на вторую половину X;X века, когда после реформ Александра;; экономика России пошла на подъём. В результате финансовой реформы (1897-1899) вошёл в обращение золотой рубль, по содержанию золота он был только в два раза «легче» доллара (интересно сравнить с нашим временем). Мысли о всеобщем благе в это время уже не выглядели утопией. Идеи французской революции «Свобода, равенство, братство» бродили в умах просвещённых людей. И вот, казалось, настало их время в России. Ключевский (одно время читал в Московском университете курс истории французской революции 1789 года) увлёкся политикой и вступил в Конституционно-демократическую партию (кадетов), декларирующую себя как внеклассовую и реформистскую. Но известности на этом поприще не снискал.
Главным фактором русской истории Ключевский считал колонизацию. В ней он выделил четыре периода. Эта периодизация не потеряла своего значения в наши дни, когда после распада СССР в независимой Украине принялись создавать свою историю и стали отрицать общие славянские корни украинцев и русских. Во второй период русской истории (X;;; век; начало XV века) в силу ряда неблагоприятных причин начался отток русского населения со среднего течения Днепра на северо-восток Среднерусской возвышенности, заселённой преимущественно финскими племенами. И вот тут лежит ключ к пониманию процессов, приведших, в конечном итоге, к разделению русского народа на русских и украинцев.
В глухой труднодоступный угол пришлые русские принесли свои обычаи, законы и христианскую веру. Здесь возводили по рекам свои города (Ключевский в топониме Москва слышит финское «Va» ; «вода»), постепенно смешиваясь с финским населением, перенимая некоторые их обычаи. Так формировалась великорусская народность. В крови современного русского течёт толика финской крови. Этот факт, подробно описанный Ключевским, служит украинским националистам доказательством, что украинцы и русские, совсем разный народ. Якобы нынешние русские украли у украинцев их родовое самоназвание (этноним) Русь. Иначе, как сознательным искажением исторических фактов, это не назовёшь. Умышленное насаждение простым украинцам мысли, что украинский и русский народ не имеют общих исторических корней, служит отчуждению двух братских славянских народов. Сеет между ними рознь. Кому выгодно? ; можно повторить вслед за древними римлянами.
В Восточной Европе происходили процессы, значительно позже затронувшие Западную Европу, когда Христофор Колумб открыл Америку. Это позволило деятельному, не лишенному авантюрной жилки, населению Западной Европы колонизовать Новый Свет и создать свою цивилизацию. На Среднерусской возвышенности эти процессы проходили ещё задолго до открытия Америки.
Ключевский, оценивая эти процессы, говорил о разрыве древнерусской народности. «Главная масса русского народа, отступив перед непосильными внешними опасностями с днепровского юго-запада к Оке и верхней Волге, там собрала свои разбитые силы, окрепла в лесах центральной России, спасла свою народность и, вооружив её силой сплочённого государства, опять пришла на днепровский юго-запад, чтобы спасти остававшуюся там слабейшую часть русского народа от чужеземного ига и влияния».
«Быть соседями не значит быть близкими», ; сказал Ключевский. Украинцы и русские, действительно, разные по своему менталитету. По многим историческим причинам. Но вот корни у них одни, лежат они в истории Киевской Руси. Это нужно знать, а не оголтело кричать, что мы никогда не были братьями. Никогда ими мы уже и не будем, история пишется один раз и сразу набело. А вот корни свои помнить нужно.
Конечно, историческая наука не стоит на месте. За столетие после смерти Ключевского археологами обнаружены новые артефакты, в научный оборот введены многие ранее не известные документы. Они раздвигают наши познания о русской истории с древнейших времён, дополняют сказанное Ключевским в «Курсе русской истории». Однако новейшие открытия, введенные в арсенал исторической науки, ни в коем случае не умаляют научные труды известного московского историка. Они и сейчас не потеряли своей актуальности.
Многогранно талантливый человек Василий Осипович писал стихи и прозу. Рассказ «Письмо француженки» о России. Ключевский и здесь остался историком, который предвидел великую и трагическую историю России, предвидел приход её неудачных мессий.
«Во-первых, не знаю почему, но мне чуется в этой стране присутствие громадных, еще не тронутых сил, о которых еще нельзя сказать, какое примут они направление, когда тронутся из своего бездействия: пойдут ли они на созидание счастья человеческого рода, или на разрушение того скудного блага, которым они располагают… Мне думается, что это будет страна неожиданностей, исторических сюрпризов… Здесь может случиться все, что угодно, кроме того, что нужно, может случиться великое, когда никто не ожидает, может и ничего не случиться, когда все ждут великого. Да, эту страну трудно изучать и еще труднее управлять ею… Я право, не знаю, что будет с этой страной. В ней, быть может, явятся великие истории; но она едва ли будет иметь удачных пророков...».
И ещё из этого же рассказа. «Можно и должно заимствовать изобретенный другим легчайший способ вязать чулки; но нельзя и стыдно перенимать чужой образ жизни, строй чувства и порядок отношений. Каждый порядочный народ все это должен иметь свое, как у каждого порядочного человека должна быть своя голова и своя жена».
Похоронен профессор русской истории Василий Осипович Ключевский в Москве на кладбище Донского монастыря.
Среди всех дореволюционных профессоров России Василию Осиповичу Ключевскому принадлежит едва ли не самое первое место как знаменитому, общепризнанному лектору. В аудиториях Московского университета во время его лекций яблоку негде было упасть. Слушатели теснились в проходах, кольцом окружали кафедру.
Не только студенты историки и филологи, для которых, собственно, и читался курс русской истории, были его слушателями математики, физики, химики, медики - все стремились прорваться на лекции Ключевского через строгую охрану надзирателей - по-тогдашнему, «педелей». Лекции Ключевского буквально опустошали аудитории на других факультетах.
Говорить о мастерстве лектора и анализировать его приемы вообще нелегко, особенно потомкам. Никто не догадался запечатлеть лекции Ключевского в звукозаписи, хотя в те годы фонограммы уже возникали (ведь дошли же до нас голоса Шаляпина, Неждановой). Но как трудно говорить об исполнительском мастерстве выдающихся артистов или музыкантов прошлых времен, о которых сохранены лишь воспоминания зрителей и слушателей, так или почти так же трудно судить о выдающемся лекторском таланте.
Попробуем все же вникнуть в особенности мастерства Ключевского на основе сохранившихся высказываний самого лектора и впечатлений его многочисленных слушателей.
Успех лекции определяется, прежде всего, ее содержанием, а не просто мастерством произнесения. Более того, мастерство устной передачи мыслей в великой степени зависимо от содержания последних. Как бы ни была красива и образна речь, если она несет в себе ценное, приковывающее внимание содержание, лишь тогда звучит.
Ключевский был буржуазным историком, учеником знаменитого С. М. Соловьева. В течение всей творческой жизни ему не удалось вырваться из рамок идеалистического мировоззрения, но ему было в нем тревожно и неуютно. Мы постоянно видим его в поисках новых решений, он осознает новые проблемы, стоящие перед наукой, его влечет к себе изучение социальной истории, классов, экономики. Его уже давно не удовлетворяет основное положение историко-юридической школы о государстве как творце истории.
Ключевский начал преподавание с 1870-х годов и читал лекции до 1909 года. Этот период насыщен великими новыми явлениями - ростом рабочего класса, революционной борьбой, возникновением партии рабочего класса.
Ключевский не смог стать на правильные материалистические позиции в поисках исторической правды, но сумел отразить в своем преподавании многое новое, назревшее и в эпохе, и в исторической науке. Он дал слушателям большой материал о формировании классов феодально-крепостного общества, по-новому, резко-разоблачительно изложил историю российского самодержавия и российской аристократии - от боярства до дворянства. Он считал российского дворянина незаконным владельцем крестьян и огромных земельных имений. Молодая аудитория живо откликалась лектору, ее тревожили те же вопросы, творческий характер лекций был дорог слушателям.
Ключевский был современником двух революционных ситуаций (1859 - 1861 и 1879 - 1880 гг.), видел первую в России революцию 1905 - 1907 годов. Общественное движение революционных эпох всегда вызывает потребность в новых исторических трудах, в глубоком понимании прошлого своей страны. В этих условиях рождался «Курс русской истории» Ключевского. Он стремился, как мог, ответить на потребность времени.
5 декабря 1879 года Ключевский прочел в «большой словесной» Московского университета свою первую лекцию университетского курса, посвятив ее приемникам Петра I. Лекция была встречена восторженной овацией. Передовое студенчество без устали аплодировало профессору, оказавшемуся «своим». Об этой лекции позже вспоминали как о выступлении, провозгласившем лозунг «свободы», которой столь не доставало реформам Петра. Текст именно этой лекции, к сожалению, не дошел до нас, но сохранились воспоминания слушателей. Ключевский, пишет один из них, «полагал, что реформы Петра не дали желаемых результатов; чтобы Россия могла стать богатой и могучей, нужна была свобода. Её не видела Россия XVIII века. Отсюда, так заключал Василий Осипович, и государственная ее немощь» .
Из этого свидетельства ясно, что политические лозунги звучали уже в первой университетской лекции Ключевского. В литографированных изданиях его лекционных курсов, близких к этому времени, мы найдем ясные антидворянские мотивы и мысли, направленные на развечание самодержавия и дворянства.
«По известным нам причинам... - записывал лекцию университетский слушатель Ключевского 1882 года, - после Петра русский престол стал игрушкою для искателей приключений, для случайных людей, часто неожиданно для самих себя вступавших на него... Много чудес перебывало на русском престоле со смерти Петра Великого, - бывали на нем... и бездетные вдовы и незамужние матери семейств, но не было еще скомороха; вероятно, игра случая направлена была к тому, чтобы дополнить этот пробел нашей истории. Скоморох явился». Речь шла о Петре III. Так с университетской кафедры еще не говорили о доме Романовых.
В студенческой записи лекции об императрице Елизавете мы найдем зародыш хорошо известной ее характеристики, вошедшей позже в IV том «Курса» Ключевского. Студент записал: «Это была веселая и набожная царица: от вечерни ездила на бал и с бала к заутрене. Вечно вздыхая об иноческой жизни, она оставила после себя гардероб в несколько тысяч платьев». Что касается Екатерины II, то она «была такою же политической случайностью, каких много бывало на русском престоле в XVIII веке».
Лекция была антидворянской по общему звучанию. Нигде не только не восхвалялось дворянство, а подчеркивалась антинародная его сущность: «По смерти Петра, - записывал студент, - пороки пробудились и были удовлетворены в дворянском сословии. Этим создалось довольно странное политическое положение дворянства к половине XVIII столетия: оно было носителем свободы (ведь оно ее получило от царя в 1762 году в манифесте о вольности дворянства! - М. Н.) и образования в русском обществе; оно вместе с тем, освободившись от повинностей, сохранило за собой все права, которые прежде основывались на этих повинностях. Таким образом, дворянство своим значением нарушило основное начало государственного порядка».
Теперь откроем IV том «Курса русской истории» В. О. Ключевского, вышедший в 1910 году, где находится именно эта лекция. «Скоморох», конечно, исчез, очевидно, в силу цензурных условий. Позже рецензенты тома спрашивали в своих опубликованных отзывах: «А где же «скоморох»? Но вот как окончательно и подробно отработал лектор характеристику Елизаветы: «Елизавета попала между двумя встречными культурными течениями, воспиталась среди новых европейских веяний и преданий благочестивой отечественной старины... от вечерни она шла на бал, а с бала поспевала к заутрене, благоговейно чтила святыни и обряды русской церкви, выписывала из Парижа описания придворных версальских банкетов и фестивалей, до страсти любила французские спектакли и до тонкости знала все гастрономические секреты русской кухни. Послушная дочь своего духовника о[тца] Лубянского и ученица французского танцмейстера Рамбура, она строго соблюдала посты при своем дворе, так что гастроному канцлеру А. П. Бестужеву-Рюмину только с разрешения константинопольского патриарха дозволено было не есть грибного, и во всей империи никто лучше императрицы не мог исполнить менуэта и русской пляски... Невеста всевозможных женихов на свете от французского короля до собственного племянника... она отдала свое сердце придворному певчему из черниговских казаков, и дворец превратился в музыкальный дом: выписывали и малороссийских певчих, и итальянских певцов, а чтобы не нарушить цельности художественного впечатления, те и другие совместно пели и обедню и оперу... карта Европы лежала перед ней в ее распоряжении, но она так редко на нее заглядывала, что до конца жизни была уверена в возможности проехать в Англию сухим путем, - и она же основала первый настоящий университет в России - Московский» .
Ключевский неустанно работал над текстом лекций, над их содержанием, образностью, стройностью. Структура лекции была ясна студенту. Лекция состояла из сравнительно немногих отделов, логически тесно связанных между собой, вытекающих один из другого. Обработка содержания лекций, их свежесть, новизна, отчетливость построения - первое и самое значительное требование лекторского искусства.
Все свидетельства об обаянии лекций Ключевского, сведенные воедино, к какой бы стороне его лекционной деятельности они ни относились, убедительно говорят о важнейшем, о том, что они шли навстречу глубокой необходимости для слушателей понять прошлое своей страны, получить ясное представление о ее путях и движении. Соглашались или нет слушатели с концепцией Ключевского, принимали ее целиком или перерабатывали по-своему, уносили ли они с лекций запас готовых выводов или только осознание острых, но еще не решенных проблем эпохи, - все они уходили с лекций в какой-то мере обогащенными. Среди слушателей Ключевского были и марксисты, будущие деятели Коммунистической партии - М. Н. Покровский, И. И. Скворцов-Степанов, В. П. Волгин и другие.
Замечательным свойством Ключевского-лектора, даже его «главной привлекательностью», по выражению одного из учеников, было умение «необычайно просто изложить самые трудные сюжеты, вроде, например, вопроса о возникновении земских соборов, вопроса о происхождении крепостного права» и др. А. Ф. Кони говорит о «неподражаемой ясности и краткости» Ключевского. Есть афоризм самого Ключевского о необходимости простоты: «Мудрено пишут только о том, чего не понимают».
Остановимся теперь на других сторонах лекционного мастерства Ключевского и его особенностях.
Каждая лекция Ключевского была праздником.
Педели стояли у дверей «большой словесной», где обычно читал Ключевский, пытались пропускать по студенческим билетам только тех, кому надлежало слушать курс по расписанию, но «студенты всяких курсов и специальностей напирали силой, шли стеной», прижимали педеля к косяку дверей и «вваливались толпой» в аудиторию, в которой уже с утра смирно сидели более предприимчивые и догадливые. Любопытно, что в толпе были и те, кто уже слушал этот курс Ключевского, но неудержимо стремился послушать его еще раз. Забивались проходы и подступы к кафедре.
В «большую словесную», малоуютную, но зато вмещавшую в данных условиях по пятисот слушателей, если не больше, с трудом входил своей быстрой, но осторожной походкой, слегка согнувшись, профессор Ключевский, в очках. Пробираясь через толпу к кафедре, он обыкновенно начинал лекцию сразу, по некоторым свидетельствам, еще на ступеньках, ведущих к кафедре.
Когда позже лекции его перевели в самую большую, так называемую «богословскую» аудиторию, размещаться слушателям стало значительно удобнее. И резонанс тут был куда лучше, чем в «большой словесной» (вопрос о резонансе в аудитории очень важен для лектора). Часом раньше Ключевского тут шла богословская лекция, начинавшаяся «при более чем скромном количестве слушателей, но чем более близилась она к концу, тем более прибывало народу, и лектор-богослов кончал ее при переполненном зале. Разгадка была проста - слушатели Ключевского стремились занять места в аудитории заблаговременно...» .
Тишина устанавливалась в аудитории немедленно, «жуткая», «многоговорящая» тишина, как пишет один из слушателей.
В первой половине своей лекционной деятельности Ключевский читал сидя. Затем привык читать стоя. На кафедре обычно лежали какие-то записки, в которые, впрочем, он почти не заглядывал. Некоторым казалось, что он читал по-написанному, а не говорил. Но подавляющее число свидетельств не подтверждает этого впечатления. Ключевский говорил, изредка заглядывая в свои записки, «со склоненным не то к рукописи, не то к аудитории корпусом», иногда приподнимая руку «в уровень с открытым лбом», откидывая прядь волос. Одни говорят о «зажмуренных глазах», другие - об остром сверкании глаз. Очевидно, бывало и то и другое. «Его лицо приковывало к себе внимание необыкновенной нервной подвижностью, за которой сразу чувствовалась утонченная психическая организация». Прядь волос всегда «характерно свешивалась поперек лба, прикрывая давний шрам на голове». Глаза, полускрытые за стеклами очков, иногда «на краткий миг» «сверкали на аудиторию черным огнем, довершая своим одухотворенным блеском силу обаятельности этого лица», вспоминает его ученик А. А. Кизеветтер. «Сухую и изможденную» фигуру Ключевского «злые языки сравнивали с допетровским подъячим, а добрые - с идеальным типом древнего летописца», - пишет другой слушатель .
Портрет историка В. О. Ключевского. 1909 год.
Удивительное дело, все до одного свидетели говорят, что Ключевский всегда читал «тихо»: «негромкий, спокойный голос» (М. М. Богословский), «тихий голос», «слабый голос» (А. Ф. Кони), «тихая речь» (А. А. Кизеветтер), «слабый голос» (В. Уланов) - на этом сходятся все. Вместе с тем все говорят о «привлекательном», даже «необыкновенно привлекательном» голосе, о «прозрачности звуковой стороны». При тихой речи она была слышна каждому в аудитории, набитой сотнями человек. Отсюда естественное предположение: у Ключевского, очевидно, был поставлен голос, иначе он не мог бы достичь этого эффекта. Может быть, он обладал голосом, поставленным от природы. Но если вспомнить, что он пел и что в семинарии, в которой обучался, пение было обязательным предметом, можно предположить, что помощь природе пришла и оттуда.
Был еще у Ключевского (он очень любил музыку) и какой-то внутренний музыкальный ритм в построении фраз. Один из его слушателей говорил ему на юбилее, а этой мысли не выдумаешь для торжества: «В ваших лекциях нас поражала музыка вашей блестящей речи». Музыки нет без ритма. А ритм в построении фразы у Ключевского легко заметить в его работах, изобилующих ритмичным строением предложений.
Тут мы встречаемся с удивительным явлением.
Ключевский был заикой. В самом раннем детстве все было как будто благополучно. Но в девятилетнем возрасте мальчик пережил страшное потрясение. Его отец, которого он очень любил, погиб трагической смертью. Он отправился на рынок в соседнее село за покупками на зиму, попал, возвращаясь, в страшную грозу на трудной дороге в гористой местности, и то ли захлебнулся в огромном потоке воды, то ли был задавлен опрокинувшимся возом. Может быть, и удар молнии сделал свое дело. Семья бросилась на поиски. Внезапно перед глазами девятилетнего мальчика предстала проселочная дорога с глубокими черными колеями, и на дороге лежит его отец, мертвый... Видимо, с этого потрясения и началось заикание Ключевского.
В духовном училище, куда его отдали учиться, он заикался так сильно, что тяготил этим преподавателей. Они не знали, что делать с учеником, и держали его в училище за умственную одаренность, жалея сироту. Со дня на день мог встать вопрос об его отчислении, ведь школа готовила церковнослужителей, заика не мог быть ни священником, ни пономарем. Вопрос стоял, так сказать, о профессиональной пригодности ученика. В создавшихся условиях Ключевский мог и вовсе не получить никакого образования... Заикание затруднило ученье, мальчик стал отставать по арифметике, нелегко давалось вначале изучение древних языков - греческого, латинского.
Средств для приглашения репетитора у матери - бедной вдовы, конечно, не было, и она слезно умолила заняться с мальчиком одного из учеников старшего отделения. Точно имени его мы не знаем, но есть основания предположить, что это был семинарист Василий Покровский, младший брат которого, Степан был одноклассником Ключевского. Одаренный и сведущий юноша сумел так подойти к мальчику и интуитивно нашел такие способы борьбы с заиканием, что оно почти что исчезло. В числе приемов преодоления недостатка был такой: медленно и отчетливо выговаривать концы слов, даже если ударение на них не падало. Ключевский не преодолел заикания до конца, но совершил чудо - маленьким паузам, непроизвольно возникавшим в речи, он сумел придать вид смысловых художественных пауз, дававших речи своеобразный и обаятельный колорит. Его недостаток превратился в характерную индивидуальную черточку, «в милую особенность», как пишет его ученик профессор М. М. Богословский.
Непрерывный и напряженный труд - основа развития лекторского дара. В биографии Ключевского преодоление заикания - первая ранняя предпосылка этого развития.
Долгая и упорная борьба с природным недостатком содействовала, очевидно, прекрасной дикции Ключевского: он «отчеканивал» каждое предложение и «особенно окончания произносимых им слов так, что для внимательного слушателя не мог пропасть ни один звук, ни одна интонация негромко, но необыкновенно ясно звучащего голоса» пишет его ученик профессор А. И. Яковлев.
Темп речи был всегда медленным: «Неторопливость лекции была такова, что при небольшом навыке можно было... записывать, не пользуясь стенографией, буквально слово в слово, как она произносилась». Определение «чеканности» употребляют, не сговариваясь, многие слушатели: один пишет о «чеканной речи», другой - «о неторопливом чекане речи» и т. п.
А. Ф. Кони говорит о «чудесном русском языке» Ключевского, «тайной которого он владел в совершенстве» . Словарь Ключевского очень богат. В нем множество слов художественной речи, характерных народных оборотов, немало пословиц, поговорок, умело применяются живые характерные выражения старинных документов.
Ключевский находил простые, свежие слова. У него не встретишь штампов. А свежее слово радостно укладывается в голове слушателя и остается жить в памяти. Вот несколько примеров из лекций Ключевского. Описывая природу России и русского человека в ней, лектор отмечал особенную любовь его к реке: «На реке он оживал и жил с ней душа в душу. Он любил свою реку, никакой другой стихии своей страны не говорил в песне таких ласковых слов, - и было за что. При переселениях река указывала ему путь, при поселении она - его неизменная соседка: он жался к ней, на ее непоемном берегу ставил свое жилье, село или деревню. В продолжение значительной постной части года она и кормила его. Для торговца она - готовая летняя и даже зимняя ледяная дорога, не грозила ни бурями, ни подводными камнями: только вовремя поворачивай руль при постоянных капризных извилинах реки да помни мели, перекаты»
В одной из лекций «Курса русской истории» Ключевского раскрывается вопрос о влиянии природы на народное хозяйство великоросса и на его национальный характер. В этом знаменитом тексте богато привлечены раскрывающие тему русские поговорки, пословицы, приметы. Великороссия «со своими лесами, топями и болотами на каждом шагу представляла поселенцу тысячи мелких опасностей... Это приучало великоросса зорко следить за природой, смотреть в оба, по его выражению... не соваться в воду, не поискав броду...». Наблюдения над природой и свой хозяйственный опыт великоросс «старался привязать к святцам, к именам святых и к праздникам. Церковный календарь - это памятная книжка его наблюдений над природой и вместе дневник его дум над своим хозяйственным житьем-бытьем. Январь - году начало, зиме середка. Вот с января уже великоросс, натерпевшийся зимней стужи, начинает подшучивать над нею. Крещенские морозы - он говорит им: трещи, трещи - минули водокрещи; дуй не дуй - не к рождеству пошло, а к великодню. Однако 18 января еще день Афанасия и Кирилла: афанасьевские морозы дают себя знать, и великоросс уныло сознается в преждевременной радости: Афанасий да Кирилло забирают за рыло. 24 января память преподобной Ксении: Аксиньи - полухлебницы-полузимницы: ползимы прошло, половина старого хлеба съедена. Примета: какова Аксинья, такова и весна. Февраль - бокогрей, с боку солнце припекает; 2 февраля сретение, сретенские оттепели: зима с летом встретились. Примета: на сретенье снежок - весной дождёк. Март теплый, да не всегда: и март на нос садится. 25 марта благовещенье. В этот день весна зиму поборола. На благовещенье медведь встает. Примета: каково благовещенье, такова и святая. Апрель - в апреле земля преет, ветрено и теплом веет. Крестьянин настораживает внимание: близится страдная пора хлебопашца. Поговорка: апрель сипит да дует, бабам тепло сулит, а мужик глядит, что-то будет. А зимние запасы капусты на исходе. 1 апреля Марии Египетской. Прозвище ее: Марья - пустые щи. Захотел в апреле кислых щей!»
Все отмечают у Ключевского неизменно правильное построение фразы, в которой были на месте «все оттенки синтаксического и этимологического сцеплений». Некоторые критики и литературоведы даже упрекали Ключевского за «чрезмерно правильное» грамматическое построение предложений. При этом в устной речи не было никаких оговорок, поправок, повторов, никакого «любимого» словесного «мусора», вроде постоянных «так сказать», «изволите ли видеть» и тому подобного, затыкающих паузы, когда лектор ищет подходящее слово. Эти «затычки» обычно вызывают у слушателей досаду и скуку. Язык Ключевского был свободен и от стертых словесных шаблонов, каждое слово было удачно выбрано, звучало как живое, новое .
Но при этом небыстром, отчетливом, отчеканенном произнесении фраз удивительно богатыми и разнообразными оказывались интонации - редкое искусство Ключевского. Он владел музыкой разнообразнейших интонаций, связанных в то же время с живыми изменениями мимики лица. Слышавшие его говорят о голосе, «неисчерпаемом по интонациям и фразировке», «о чисто артистической речи». «В течение одной и той же лекции лицо и тон Ключевского беспрестанно менялись в зависимости от того, что он говорил», - свидетельствует его слушатель А. Белов. Одно из очарований заключалось именно в переливах интонации, в модуляциях голоса, вспоминает один из слушателей: «Нельзя было не удивляться, как много мысли и мудрости, как много сути и содержания можно вложить в самую фонетику речи». В патетических местах голос Ключевского - вы думаете, возвышался? Нет! «Спускался почти до шепота, являя этим контраст с предыдущим изложением». Отъезд Ивана Грозного в Александровскую слободу рассказывался в обычном тоне, а вот страшный возврат из нее... Тут Ключевский рассказывал о событиях шепотом, как будто чтобы Грозный не услышал и не испепелил бы гневом. Присутствие вернувшегося страшного царя ощущалось чуть ли не за дверью аудитории. В драматических местах черные глаза Ключевского умели «сверкать огнем». «Изображая конфликт между Олегом и Аскольдом и Диром, Василий Осипович умел изобразить столкновение, происходившее между «законными» и «незаконными» представителями княжеской власти, самой интонацией голоса и игрой выразительного лица». Ученики вспоминали, что «из ничтожных остатков прошлого» Ключевский умел «создать живые образы людей и человеческих отношений» и казался «чем-то вроде колдуна или чародея». «Явно отжившие лица снова выступали действующими на исторической сцене во всей их индивидуальности, со всеми их достоинствами и недостатками, как действительные конкретные личности», в один голос говорили слушатели о Ключевском .
Художница Е. Д. Поленова писала в дневнике: «Сейчас возвратилась с лекции Ключевского. Какой это талантливый человек! Он читает теперь о древнем Новгороде и прямо производит впечатление, будто это путешественник, который очень недавно побывал в XIII - XIV веке, приехал и под свежим впечатлением рассказывает все, что там делалось у него на глазах, и как живут там люди, и чем интересуются, и чего добиваются, и какие они там» .
Лекции Ключевского в Училище живописи, ваяния и зодчества посещали художники В. А. Серов, А. М. Васнецов и другие. Среди учеников училища сложилось мнение, что знаменитый эскиз Серова «Петр I» создан художником под впечатлением лекций Ключевского о Петре и его эпохе.
Глубокое знание предмета и художественные особенности мышления позволяли Ключевскому как бы видеть то, о чем он говорил. Он конкретно представлял себе прошлое и воссоздавал его в воображении слушателей, но не просто как «картинку», а как основу своего научного вывода. Он проникал в строй старой жизни и зримым образом познавал ее. Он, по мнению современников, владел даром «художественного внушения».
Слушатели отмечают особые лекционные приемы Ключевского. Он умело оживлял и обострял внимание аудитории контрастностью переходов от одной интонации к другой. Так, лирический тон рассказа о каком-либо событии неожиданно сменялся у него едким сарказмом, выход из напряжения создавался нотой внезапного комизма, и «шелест смеха» пробегал по аудитории. Серьезное обобщение вдруг сменялось ярким конкретным штрихом, неожиданной метафорой, шуткой. Иной раз старинный термин пояснялся нарочитым «уподоблением» современности: начальника челобитного приказа XVI столетия вдруг назовет статс-секретарем у принятия прошений на высочайшее имя. Цель - и слегка рассмешить, и дать почувствовать подтекст значительной разницы, и сразу запомнить.
Царь Алексей Михайлович был обрисован лектором как человек сложного «переходного» времени. Он уже почувствовал возникновение некоторых новых задач, вставших позже во весь рост в царствование Петра I, но в то же время еще сильно скован русской стариной, старым строем и прежними обычаями. Он как бы занес одну ногу, чтобы сделать новый шаг, да так и застыл в этом неудобном положении. И не было слушателя, который не запомнил бы этого образа и соответственно основной его идеи. Десятки раз расходившиеся с лекций студенты наглядно изображали в коридоре «промежуточное» положение царя Алексея и, валясь с ног, под смех товарищей, обсуждали «переходные» особенности XVII века.
«Завидев вас на кафедре, мы целиком отдавались в вашу власть», - писали слушатели Ключевского.
Его аудитория, по впечатлениям свидетелей, «как бы по команде то грохочет от смеха, то замирает с улыбкой, готовой перейти в хохот, подавленный боязнью не расслышать дальнейших слов, пропустить точный текст к богатой мимике художника слова». Хорошо описывает один из моментов лекции его слушатель А. Белов: «Русский человек, - говорит Ключевский, - мог беспошлинно только родиться и умереть». Вдруг в его глазах зажигается веселый огонек, редкая бородка вздрагивает, как бы от внутреннего смеха, и с уст срывается добродушная насмешка: «Это была, конечно, финансовая непоследовательность, исправленная, впрочем, духовенством» .
Профессор Н. А. Глаголев, показывая мне свою запись лекции Ключевского, пояснял, что известное место, относившееся к платьям императрицы Елизаветы, Ключевский читал так: сосредоточенно наклонив голову над рукописью, будто боясь ошибиться в цифрах, он деловито произносил: «У нее в гардеробе было 15.000 платьев, два сундука шелковых чулок»... тут он прерывает цитату, поднимает голову, хитро смотрит на аудиторию и как бы «от себя» добавляет: «и ни одной разумной мысли в голове» (в «Курс» Ключевский этого не включил).
Огромный природный талант Ключевского был развит в процессе непрерывного труда. Преподавательский опыт он стал копить с самых ранних лет. Ведь он начал преподавать за копейки чуть ли не с десятилетнего возраста, а чисто лекторский, по-нашему «вузовский», опыт к началу его громкой и прочной славы середины 80-х годов уже насчитывал более полутора десятков лет.
Еще студентом он постоянно наблюдает за манерой чтения профессоров, отмечая для себя достойнее применения и отвергая ошибочные приемы. Любопытны характеристики лекторов, данные им на первом курсе «в одну из пятниц» в подробном письме к семинарскому другу Васеньке Холмовскому. Ключевский описывает манеру чтения профессоров, их внешний облик, делит на особые типы слушателей в аудитории. Ничто не ускользает от его внимания - ни внешность лектора, ни манера речи, ни реакция аудитории.
Вот общее движение, появляется профессор Федор Иванович Буслаев, общий любимец, «человек лет сорока - стриженый, здоровый... Начинает нюхать табак будто из-под руки, тишком, так забавно посматривая на слушателей. Вдруг как заголосит, так наивно, будто с возу упал...», - так оригинально начинается буслаевская лекция. Вот следующий лектор: «Входит Сергиевский, профессор богословия... Как передать тебе его наружность? Он еще молодой, лет 35-ти, смугл и бледен, сколько можно быть бледным смуглому лицу... Волосы его очень коротки; он зачесывает их спереди назад почти без ряда, как у Горизонтова (семинарский учитель. - М. Н.). Нарукавники, выбивающиеся из-под длинных и широких рукавов его рясы, поразительной белизны. Вообще он щеголь. Начинает он как-то басом, тихо, потом оживляется, все становится громче и громче и переходит во что-то среднее между обыкновенным, что называется, ни басом, ни тенором, и тем тонким голосом, которым говорит человек 15 - 16-ти лет...». А вот профессор Ст. В. Ешевский: «Он, по-видимому, очень слаб, худ, глаза бесцветны, вообще невзрачный. Ему лет 30 с небольшим. Но читает он прекрасно, то есть содержание его чтений прекрасно, а выговор его не очень хорош. Он говорит тихо, слабым голосом, некоторые слова произносит с трудом. Но заслушаешься этого человека»...
Ключевский наблюдает не только за профессорами, но и за слушателями. На кафедре - новоявленное философское чудо - профессор Юркевич, идеалист, ярый противник Н. Г. Чернышевского, враг материализма... А слушатели на чьей стороне? «Чрезвычайно любопытно, слушая его, оглянуться по сторонам на эти внимающие лики слушателей. Иной самые глаза выстроил так, что хочет проглотить вместе с лекцией профессора. Другой так себе, будто говорит: «Гм! Мы это знаем, нас не проведешь, нам это знакомо, а, впрочем, что же не послушать». А третий и глаз выстроить не умеет и равнодушным прикинуться сил нет; хочет быть тоже будто так себе, а видно, как у него лоб воротит, а ничего нейдет». Такие меткие наблюдения за аудиторией делал Ключевский еще молодым студентом. Накопление информации, ценной для будущего собственного лекционного опыта!
И в расцвете творческих сил Ключевский постоянно записывает наблюдения за приемами лекторского мастерства, вырабатывает его правила, сосредоточенно анализирует собранные данные, заполняет заметками о существе и приемах преподавания целые страницы. Кратко говоря, он сознательно изучает вопрос, вникает в него, а не просто отдается велениям интуиции.
Может быть, одну из главных тайн своего мастерства Ключевский раскрыл в таких словах: «Говоря публично, не обращайтесь ни к слуху, ни к уму слушателей, а говорите так, чтобы они, слушая вас, не слышали ваших слов, а видели ваш предмет и чувствовали ваш момент. Воображение в сердце слушателей без вас и лучше вас сладят с их умом». Смысл этого своеобразного совета - призыв к сотворчеству, к участию самих слушателей в добывании вывода из созданного лектором живого «лицезрения» фактов, реального процесса, который можно видеть. Это внутреннее видение фактов и заставляет «лучше», чем прямая формула преподавателя, добыть «самому» нужный научный вывод. Тут налицо особое, глубинное общение студента с исследовательским процессом преподавателя. Ключевский подчеркнул значение и одной из сил, создающих это общение: мало знать предмет, мало ясно его излагать, «чтобы быть хорошим преподавателем, нужно любить то, что преподаешь, и любить тех, кому преподаешь» .
Истинное научное творчество обязательно протекает в атмосфере высокого доверия ученого к слушателю его лекций, а слушателя - к ученому. Творческий процесс передачи знаний - дело жизни ученого. «Чтобы быть ясным, оратор должен быть откровенным», - пишет Ключевский . Открывать аудитории надо истинную суть мыслей своих и сомнений, а предлагать ей условно приемлемую ложь - такая не воспримется. Да слушатель и почувствует обман, доверие его исчезнет.
Лекционная работа была призванием Ключевского: «Я так и умру как моллюск, приросший к кафедре», - говорил он. И еще более ясный афоризм: «Я говорю красно, потому что мои слова пропитаны моей кровью» .
Особо выразительны записи, подводящие итоги размышлениям Ключевского о лекционном мастерстве, заметки, характеризующие результаты его опыта: «Развивая мысль в речи, - пишет он в 1890-е годы, - надо сперва схему ее вложить в ум слушателя, потом в наглядном сравнении предъявить ее воображению и, наконец, на мягкой лирической подкладке осторожно положить ее на слушающее сердце, и тогда слушатель - Ваш военнопленный и сам не убежит от Вас, даже когда Вы отпустите его на волю, останется вечно послушным Вашим клиентом» . Большой, сложный план действий высокого искусства! Написав слово «схему», или, может быть, перечитывая запись в целом, Ключевский остался не совсем удовлетворен избранным термином и написал над ним: «Кратк[ие] отчекан[енные] афоризмы». Концепция, конструкция основного костяка мысли - «схема» не должна быть «схематичной», сухой, безжизненной, она должна оформиться в афоризмы, да еще «отчеканенные», полные ясности. Как легко было запомнить слушателю такую схему и как прочно вмещала она излагаемые далее факты и их анализ.
Таким образом афоризмы, да еще «отчеканенные», по Ключевскому, нужны в работе лектора. Они несут в себе как бы сконцентрированную энергию, конденсированную мысль, мгновенно ложатся в память.
На афоризмах надо остановиться особо. Они были предметом внимательных забот Ключевского. Создавал он их не только для лекций. Он трудолюбиво оттачивал их в тишине кабинета и, отработав, записывал в книжечку под очередным номером. В нужном месте лекции со всем блеском случайного экспромта он бросал их в память аудитории, подтверждая, в частности, веселую истину, что лучшие экспромты тщательно готовятся.
Экспромты на исторические темы рождались в профессорской, в разговорах с коллегами, во время вечеринок, в перерывах между лекциями, при случайных встречах. Часто они разлетались по Москве, а потом и дальше. Иногда они были чрезмерно скептичны, но наводили на размышления. Иной раз повторять их было небезопасно, но они запоминались.
«Русские цари - мертвецы в живой обстановке».
«Франция революционная: братство народов без участия монархов. Старая Европа: братство монархов без участия народов...».
«Римские императоры обезумели от самодержавия; отчего имп[ератору] Павлу от него не одуреть?».
«Александр I: Свободомыслящий абсолютист и благожелательный неврастеник. Легче притворяться великим, чем быть им».
«Славянофильство - история двух-трех гостиных в Москве и двух-трех дел в московской полиции».
«Что такое диссертация? Труд, имеющий двух оппонентов и ни одного читателя».
«Из двух полоумных нельзя сделать одного умного».
«Если начальство посадит тебя на сковородку с раскаленными угольями, не думай, что ты получил казенную квартиру с отоплением» (ответ поздравляющим при назначении его проректором).
0 министре иностранных дел Извольском (был министром в 1906 - 1910 годах): «Понимаю затруднения Извольского: ни армии, ни флота, ни финансов - только ордена Андрея Первозванного...» .
Общение Ключевского с Ф. И. Шаляпиным служит развитию темы о Ключевском-лекторе - маге слова.
Шаляпин пел в «Псковитянке» Ивана Грозного. Работа над ролью шла трудно. «В то время, - пишет он в своей автобиографии «Страницы из моей жизни», - у меня не было такого великолепного учителя, как В. О. Ключевский, с помощью которого я изучал роль Бориса Годунова».
О своем творческом общении с Ключевским во время работы над ролью царя Бориса Шаляпин сам рассказывает дважды: подробно в «Страницах из моей жизни» и еще раз, с дополнительными подробностями, во втором автобиографическом произведении «Маска и душа» . Подготовка к роли шла в конце 90-х годов.
Шаляпин встретился с Ключевским в 1898 году. Лето Ключевский проводил во Владимирской губернии, снимая дачу у артистки Любатович. Неподалеку, в «егерском домике» того же имения поселился вместе с С. В. Рахманиновым Шаляпин. Они работали над ролью царя Бориса. Узнав, что Ключевский живет поблизости, Шаляпин попросил познакомить его с историком и с первого же момента встречи был им очарован. Ключевский встретил гостя радушно, напоил чаем и, когда артист попросил рассказать ему о Годунове, предложил отправиться гулять. «Никогда не забуду я эту сказочную прогулку среди высоких сосен по песку, смешанному с хвоей, - пишет Шаляпин. - Идет рядом со мною старичок, подстриженный в кружало, в очках, за которыми блестят узенькие мудрые глазки, с маленькой седой бородкой, идет, и, останавливаясь каждые пять - десять шагов, вкрадчивым голосом, с тонкой усмешкой на лице передает мне, точно очевидец событий, диалоги между Шуйским и Годуновым, рассказывает о приставах, как будто был лично знаком с ними, о Варлааме, Мисаиле и обаянии самозванца. Говорил он много и так удивительно ярко, что я видел людей, изображаемых им. Особенное впечатление произвели на меня диалоги между Шуйским и Борисом в изображении Ключевского. Он так артистически передавал их, что когда я слышал из его уст Шуйского, мне думалось: «Как жаль, что Василий Осипович не поет и не может сыграть со мною князя Василия!».
Шаляпин образно и глубоко передал впечатление об артистической особенности перевоплощения Ключевского. В этом была одна из тайн его обаяния как лектора.
С большой глубиной и ясностью Шаляпин передает нам в рассказе ту концепцию Бориса Годунова, которую развивал перед ним Ключевский: «В рассказе историка фигура царя Бориса рисовалась такой могучей, интересной. Слушал я и душевно жалел царя, который обладал огромной силой воли и умом, желал сделать Русской земле добро и создал крепостное право. Ключевский очень подчеркнул одиночество Годунова, его яркую мысль и стремление к просвещению страны. Иногда мне казалось, что воскрес Василий Шуйский и сам сознается в ошибке своей, - зря погубил Годунова».
Встреча зашла за полночь. «Переночевав у Ключевского, я сердечно поблагодарил его за поучение и простился с этим удивительным человеком. Позднее я очень часто пользовался его глубоко поучительными советами и беседами».
В работе «Маска и душа» Шаляпин дополняет рассказ о встрече новыми подробностями. «Тонкий художник слова, наделенный огромным историческим воображением, он оказался и замечательным актером». Ключевский в этой незабываемой беседе играл Василия Шуйского: «Остановится, отступит шага на два, протянет вкрадчиво ко мне - царю Борису - руку и так рассудительно, сладко говорит (тут Ключевский цитирует пушкинские строки из разговора Шуйского с Годуновым: «Но знаешь сам, бессмысленная чернь изменчива, мятежна, суеверна...» - почти до конца реплики, рисуя возможность того, что народ поверит Самозванцу...). Говорит, а сам хитрыми глазами мне в глаза смотрит, как бы прощупывает меня, какое впечатление на меня произвели его слова, - испуган ли я, встревожен ли? Ему это очень важно знать для своей политической игры. И я понимал, что, когда говорит такой тонкий хитрец, как Шуйский, я, Борис, и слушать его должен как слушают ловкого интригана, а не просто бесхитростного докладчика-царедворца». Так характеризовал лекторский дар Ключевского величайший знаток артистического мастерства.
В театре партию Шуйского исполнил артист Шкафф, интеллигентный и хорошо понимавший роль певец. А Шаляпин все-таки думал: «Эх, если бы эту роль играл Василий Осипович...».
3 декабря 1903 года в бенефис Шаляпина в Большом театре шел «Борис Годунов». После спектакля Шаляпин пригласил гостей на ужин в ресторан Тестова «почти напротив театра». «Участвовало много народу по приглашению», - вспоминает писатель Н. Д. Телешов, - «человек до ста». Было много речей, «особенно значительной была речь знаменитого историка профессора Василия Осиповича Ключевского, который рассказал, как готовился к своим ролям Шаляпин, как просил помочь ему уяснить образы Годунова и Грозного, психологию этих образов, как он вдумчиво вникал во всё и как работал... Этого никто не знал». Жаль, что речь Ключевского о Шаляпине осталась незаписанной и мы знаем о ней лишь по воспоминаниям современников.
Хочется добавить несколько штрихов к личной характеристике Ключевского - ведь владеет лекторским мастерством живой человек, и его личный облик нельзя отъединить от лекционного труда.
Перейдя рубеж своего пятидесятилетия, Ключевский полностью сохранил невероятную трудоспособность. Она поражала учеников, куда более молодых, они не могли угнаться за стареющим учителем. Один из них вспоминает, как, проработав долгие часы вместе с молодежью поздним вечером и ночью, Ключевский появлялся утром на кафедре свежим и полным сил, в то время как ученики еле стояли на ногах.
Конечно, он иногда и прихварывал, жаловался то на воспаление горла, то на простуду, его начали раздражать сквозняки, продувавшие лекционный зал на курсах Герье, бывало, что болели зубы. Но он называл свое здоровье железным и был прав. А иной раз, ища более сильный эпитет, величал свое здоровье «свинцовым». Не очень-то соблюдая правила гигиены (работал ночами, не щадя глаз), он тем не менее создал про нее оригинальный афоризм: «Гигиена учит, как быть цепной собакой собственного здоровья». О работе было другое изречение: «Кто не способен работать по 16 часов в сутки, тот не имел права родиться и должен быть устранен из жизни, как узурпатор бытия». Оба афоризма относятся к 1890-м годам.
Память его была поразительна. Однажды, поднимаясь на кафедру для доклада на каком-то публичном научном торжестве, он споткнулся о ступеньку и выронил листки своих записок, они веером разлетелись по полу, их порядок был в корне нарушен. Листки еще раз перемешали при сборе бросившиеся на помощь профессору слушатели. Все взволновались за судьбу доклада. Только Анисья Михайловна, жена Ключевского, сидевшая в первых рядах, сохраняла полное спокойствие: «Прочтет, прочтет, он все наизусть помнит», - невозмутимо успокаивала она соседа. Так и вышло. А ведь это был новый, только что написанный доклад.
Мельчайший, но очень отчетливый «бисерный», пожалуй, даже мельче бисера, почерк, записи острейше отточенным карандашом долго свидетельствовали о хорошем зрении. Читать архивные рукописи Ключевского мешает не его почерк - он безупречен, как бы мелок ни был, а стершийся от времени карандаш. Лишь в последние годы его жизни почерк стал более крупным, с преимущественным употреблением пера и чернил. «Уметь разборчиво писать - первое правило вежливости», - гласит один из афоризмов историка. На письменном столе у него не было какой-нибудь массивной чернильницы на мраморной доске, а стоял пятикопеечный пузырек чернил, куда он макал перо, как некогда в семинарские годы.
Фотография 1890 года воспроизводит некоторые новые черты его внешнего облика: по-прежнему за стеклами очков - живые, необычно проницательные темные, «острые» глаза, так и готовые уловить приметную черту собеседника, особенно смешную. Остается характерной сосредоточенность в себе, удивительно соединенная с зоркой наблюдательностью внешнего мира. Некогда «взлелеянные» баки уже слились с общим обрамлением лица бородой, или, скорее, бороденкой, видимо, мало занимающей ее обладателя. Перед вами - типичное лицо «разночинца», без малейших примет холености, заботы о внешности, обычных для дворянских физиономий. Походка, по наблюдениям студентов, осталась деловой, скромной, осторожной и одновременно быстрой; идет и не замечает влюбленных взглядов слушателей, торопится на лекцию, занят серьезным делом.
Поколения сельского духовенства, впитав привычки бедняцкой простой и непритязательной жизни, оставили особую печать на внешности Ключевского, его быте. Уже давно мог бы он гордо нести свою славу, чувствовать себя знаменитым, любимым, незаменимым, но нет и тени высокой самооценки в его поведении, даже напротив - подчеркнутое игнорирование славы. От аплодисментов он «хмуро и досадливо отмахивался».
Знаменитый профессор, давно уже не стесненный нехваткой денег, ходил в старенькой, поношенной шубе. «Что же шубы-то новой, Василий Осипович, себе не заведете? Вон потерлась вся», - замечали приятели. - «По роже и шуба», - лаконично отвечал Ключевский. Он не любил обязательного синего вицмундира с золотыми пуговицами, в котором вынужден был все же в иные университетские годы, согласно требованиям начальства, появляться на лекциях, он презирал этот «форменный фрак». Когда сослуживцы по-приятельски указывали ему на «пыльные пятна» на этом «фраке», Ключевский стрелял в них изречением: «И на солнце не без пятен». В официальной жизни Ключевский предпочитал черные сюртуки, но шил их у дешевых портных. Пиджаков он никогда не носил, разве что в молодости. А дома, где было холодновато, ходил в немыслимых самодельных кацавейках и длинных кофтах, сохранявших ему тепло.
Невзрачность внешнего вида явилась однажды причиной некоторого столкновения с полицией. Как-то во время студенческих волнений полицейские, оцепившие университет, очевидно, приняв Ключевского за мелкого канцеляриста, не хотели пропустить его в здание. Он рассказывал об этом так:
«- Нельзя, - говорит околоточный.
Да мне нужно!
Мне необходимо,
Околоточный, с издевкой:
Вы что, может быть, профессор?
И. А. Артоболевский рассказывал: «Известная богачка Морозова, с сыном которой когда-то занимался Ключевский, предлагала ему «в качестве презента» коляску и «двух дышловых лошадей». «И все-таки я отказался... Помилуйте, разве мне это к лицу?.. Разве не смешон был бы я в такой коляске?! Ворона в павлиньих перьях...» .
На лекции в университет Ключевский ездил на извозчике. Московские извозчики делились тогда на обыкновенных «ванек» и «лихачей». Лихачи обладали щегольскими пролетками, сами понаряднее одевались, а колеса у них были, как они говорили, «на шинах», иначе на «дутиках», ездили мягко, не тарахтели по мостовой. Ключевский всегда ездил только на «ваньках». «Знакомые «ваньки» уже знали его лекционные часы и поджидали на углу. По дороге профессор нередко вел с «ваньками» оживленные беседы. Ездил Ключевский по своим делам и на «убогой московской конке», причем «забирался и на империал». Конка, как вспоминает один из его учеников А. И. Яковлев, отличалась тогда бесконечными простоями чуть ли не на каждом разъезде. В Троице-Сергиеву лавру для преподавания в духовной академии Ключевский ездил по железной дороге, всегда в третьем классе, самом дешевом, в толпе богомольцев. Поглядывая на окружавшие Лавру деревни, где почему-то преобладали безмужние матери с детьми, он бросал лаконичное определение: «Творения святых отцов». В лаврской гостинице в определенные дни недели заранее удерживали на необходимые ему два дня очень скромный номер за полтинник в день, все тот же, в котором он останавливался, когда только начал работать в академии молодым преподавателем.
После лекции «у Троицы в Академии» Ключевский иной раз катался на каруселях вместе с крестьянскими парнями.
Лекции в университете Ключевский читал в четверг и субботу, поездки в духовную академию занимали понедельник и вторник, очевидно, среда и пятница принадлежали женским курсам и где-то в почти немыслимые «свободные» не дни, а, скорее, часы умещалось все остальное.
А к лекциям надо готовиться! Эта ежедневная загруженность лекционным трудом имеет прямое отношение к лекторскому мастерству Ключевского. Он как пианист, чье искусство требует ежедневных упражнений, каждый день трудился, совершенствуя и оттачивая свое любимое мастерство.
То, что он любил его - несомненно, в этом одна из тайн самого мастерства и лекторского успеха.
Статья из сборника: Этюды о лекторах, М., «Знание», 1974.
Libmonster ID: RU-10558
Внимательное исследование отношений Ключевского с его учениками должно представлять интерес в связи с вечным вопросом: что же такое история - наука или искусство? В русской историографии Ключевский, несомненно, является главным противником тех, кто хотел бы стать на одну из сторон в этом споре: ученый, который всю жизнь был приверженцем идеи научной истории (в ее социологической позитивистской разновидности середины XIX в.), в то же время являлся художником, лекции которого представляли собой значительное событие в культурной жизни и оставляли у слушателей незабываемое эстетическое впечатление и чей "Курс русской истории" с момента его опубликования в начале нашего века сразу же стал одним из памятников современной русской литературы 1 . Что же Ключевский передал своим ученикам - науку или искусство, метод или вдохновение, схематическое построение или логически последовательное видение исторического развития России, или все вместе взятое? Эти вопросы почти полностью игнорировались в советской историографической литературе. С ними я и решил обратиться к ученикам Ключевского.
Вначале два предупреждения: во-первых, я не ставил перед собой задачи проследить происхождение концепций четырех периодов русской истории, выделенных Ключевским. Его взгляды на социально-экономическую структуру Киевской Руси, происхождение крепостного права, земские соборы в XVI и XVII вв., периоды закрепощения и раскрепощения и толкование других проблем, особенно созданная им общая схема периодизации, - все это так или иначе оказало огромное влияние как на его ближайших учеников, так и на более широкие круги и последующие поколения отечественных и зарубежных историков. Достаточно заглянуть в широко используемый на Западе учебник Н. В. Рязановского, чтобы заметить это влияние 2 . Все, что я сделал, это изучил, что сами ученики Ключевского говорят о своих отношениях с учителем - прежде
ЭММОНС Теренс - профессор Стэнфордского университета (Калифорния, США).
1 М. В. Нечкина сделала обзор мемуарной литературы и откликов общественности на "Курс" Ключевского в написанной ею объемной биографии историка (Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский: история жизни и творчества. М. 1974). Книга изобилует подробностями, но, к сожалению, в ней отсутствует критический анализ манеры изложения материала Ключевским. Четыре тома "Курса" были впервые опубликованы в 1904 - 1910 гг., после чего он неоднократно переиздавался. Последнее советское издание, включающее и неоконченный 5-й том, относится к 1956 - 1959 гг. (Ключевский В. О. Сочинения. В 8-ми тт.). В настоящее время выходит новое издание.
2 Riasanovsky N. V. A History of Russia. N. Y. 1984.
всего в воспоминаниях и во вступительных статьях к основным научным работам; время от времени требовалось обратиться и к самим работам.
Во-вторых, словом "ученики" я не определяю многие тысячи людей, посещавших лекции Ключевского на всем протяжении его преподавательской деятельности в нескольких учебных заведениях, или сотни, возможно, тысячи студентов, которые более чем за 30 лет "прослушали" его курс, обучаясь на историко-филологическом факультете Московского университета. Я имею в виду, в определенной степени субъективно, тех выпускников, которые были "оставлены при кафедре" для написания диссертации и подготовки к преподавательской деятельности в университете и защитили магистерские диссертации при Ключевском. Их было шесть: П. Н. Милюков (17 мая 1892 г.), М. К. Любавский (22 мая 1894 г.), Н. А. Рожков (19 мая 1900 г.), М. М. Богословский (2 ноября 1902 г.), А. А. Кизеветтер (19 декабря 1903 г.), Ю. В. Готье (3 декабря 1906 г.) 3 . Докторскую диссертацию только один из них - Любавский - защитил при Ключевском (28 мая 1901 г.). При этом я отнюдь не берусь утверждать, что Ключевский оказал на этих историков, чье профессиональное и интеллектуальное становление (как, впрочем, и самого Ключевского) происходило под влиянием многоязычной исторической, социологической и философской литературы, исключительное или даже доминирующее влияние. Многие другие, ставшие известными историками (М. Н. Покровский, А. И. Яковлев, В. И. Пичета, С. В. Бахрушин, С. К. Богоявленский, В. А. Рязановский, М. М. Карпович и Г. В. Вернадский) обоснованно считали себя учениками Ключевского, но они либо не защитили диссертации в университете, либо защитили их после ухода Ключевского в отставку.
Широко распространено мнение, что Ключевский вдохновлял, но не учел: он воодушевлял искусством своих лекций, своими оригинальными и точными высказываниями на лекциях, но его modus operandi 4 был недосягаем для студентов: лекциями были даже его семинары; он ставил своих студентов перед совершившимся фактом. Во всем этом Ключевский представляет разительный контраст с П. Г. Виноградовым, который на семинарах по древней и средневековой истории Европы активно обсуждал со студентами проблемы профессии историка, вовлекал их в практическую работу с источниками, показывая, как их критиковать и как ими пользоваться.
В основе этого мнения, по-видимому, лежат воспоминания Милюкова (1859 - 1943), который был первым "аспирантом" Ключевского и учился в Московском университете тогда, когда Ключевский принял там кафедру русской истории (после смерти С. М. Соловьева в 1879 г.). "Он обладал удивительной проницательностью, - писал Милюков, - однако ее источник был недоступен кому-либо из нас. Ключевский смотрел на русскую историю, так сказать, внутренним оком... Эта интуиция была выше наших возможностей и мы не могли идти по стопам своего учителя". И далее: "Профессор накладывал свою стройную законченную систему на нашу tabula rasa 5 . Его пример показывал, что русская история также может являться предметом научного исследования; однако дверь, ведущая в эту систему, осталась для нас закрытой. Поэтому я в основном работал с П. Г. Виноградовым; с Ключевским работать было невозможно" 6 .
Эти воспоминания следует дополнить рассказом Милюкова о его
3 Из них Богословский, Кизеветтер и Готье защитились после официального ухода Ключевского с кафедры в 1901 г.; однако он еще несколько лет продолжал присутствовать при защите диссертаций и, как известно, читал лекции почти до своей смерти в 1911 году.
4 Способ действий (лат.).
5 Чистая доска (лат.).
6 Милюков П. Н. Воспоминания (1856 - 1917). Т. 1. Нью-Йорк. 1955, с. 89 - 94.
первой встрече с Ключевским, где проблема влияния учителя на ученика предстает в несколько ином свете: "Если Ключевский покорил нас сразу, то, конечно, не потому только, что он красиво и эффектно рассказывал исторические анекдоты. Мы искали и нашли в нем прежде всего мыслителя и исследователя, взгляды и приемы которого отвечали нашим запросам.
В чем состояли эти запросы? На это и теперь, спустя тридцать лет с лишним, отвечают первые две лекции "Курса русской истории" В. О. Ключевского. Несмотря на некоторые позднейшие наслоения фразеологии и мысли, существенное содержание методологических взглядов Ключевского на изучение русской истории осталось здесь то же самое, каким мы знали его тогда и каким оно сложилось под непосредственным влиянием тогдашних запросов нашего поколения к методологии и к философии истории". Эти потребности, или запросы, по словам Милюкова, включают в себя отказ от предлагаемых извне схем или целей, как западнических, так и славянофильских; студенты хотели изучать русскую историю "как изучали всякую, с точки зрения общей научной проблемы - внутренней органической эволюции человеческого общежития" 7 .
Милюков подводит итог относительно значения Ключевского для своего поколения студентов в воспоминаниях о Кизеветтере: "Нас объединяло, прежде всего, преклонение перед общим нашим учителем В. О. Ключевским, талант и знания которого нам представлялись недосягаемыми вершинами. Его построение русской истории сразу сделалось нашей путеводной нитью в том лабиринте, каким оставалась для нас та же русская история в руках предшественников Ключевского. Ключевский был для нас настоящим Колумбом, открывшим путь в неизведанные страны... В дружеском общении нашего кружка, связанного приятием новых задач и методов, рекомендуемых университетскими преподавателями (кроме Ключевского, здесь необходимо упомянуть также П. Г. Виноградова), вырабатывались общие взгляды на историю как на науку и намечались темы, подходящие для очередных научных работ. Все это, вместе взятое, и сообщило впоследствии общий характер московской исторической школе" 8 .
И разумеется, в своей первой большой работе - магистерской диссертации о государственных финансах и управлении при Петре I - Милюков упоминает о своем интеллектуальном долге Ключевскому, "университетские чтения которого в весьма значительной степени определили самое содержание моих воззрений по данному вопросу" 9 . Здесь он, конечно, имел в виду критическое мнение Ключевского о петровских реформах в силу их импровизационного характера и тяжелых последствий - вопросы, которые Ключевский ставил в своих лекциях гораздо более остро, чем Соловьев 10 . Здесь же Милюков пишет о том, что считает себя во многом обязанным Ключевскому - не только в истолковании периода правления Петра I, но и в отношении общей концепции историографии: "[Историческая] наука, как мы понимаем ее современные задачи, ставит на очередь изучение материальной стороны исторического процесса, изучение истории экономической и финансовой, истории социальной, истории учреждений: все - отделы, которые по отно-
7 Милюков П. Н. В. О. Ключевский. В кн.: В. О. Ключевский. Характеристики и воспоминания. М. 1912, с. 188, 189.
8 Милюков П. Н. Два русских историка (С. Ф. Платонов и А. А. Кизеветтер). - Современные записки, 1933, N 51, с. 323.
9 Милюков П. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого. СПб. 1905, с. XIII.
10 О толковании историками царствования Петра I см.: Riasanovsky N. The Image of Peter the Great in Russian History and Thought. N. Y. 1985, esp. pp. 166 - 176.
шению к русской истории, еще предстоит создать совокупными усилиями многих работников" 11 .
Это заявление носит черты явного сходства с теми словами, которыми Ключевский начал свою докторскую диссертацию о Боярской думе, впервые опубликованную в журнале "Русская мысль" в 1880 - 1881 гг.: "В истории наших древних учреждений остаются в тени общественные классы и интересы, которые за ними скрывались и через них действовали. Рассмотрев внимательно лицевую сторону старого государственного здания и окинув беглым взглядом его внутреннее расположение, мы не изучили достаточно ни его оснований, ни строительного материала, ни скрытых внутренних связей, которыми скреплены были его части; а когда мы изучим все это, тогда, может быть, и процесс образования нашего государственного порядка и историческое значение поддерживавших его правительственных учреждений предстанут перед нами несколько в ином виде, чем как представляются теперь" 12 .
Как отмечали некоторые исследователи работ Ключевского, для своего времени это был беспрецедентный манифест "новой истории". Социологическая направленность его подхода прослеживалась в следующих характерных строках: "В предлагаемом опыте боярская дума рассматривается в связи с классами и интересами, господствовавшими в древнерусском обществе" 13 .
В связи с этим привлекает внимание то, что Ключевский не упоминается в теоретико-социологическом вступлении к ранним изданиям крупной работы Милюкова "Очерки по истории русской культуры", которые начали выходить в 1896 году. Однако это не покажется удивительным, если учесть, что теоретические позиции Милюкова были достаточно четко определены еще до появления Ключевского в университете; что социология Ключевского основывалась на хорошо известных тогда сочинениях и, во всяком случае, его теоретические "лекции" не были напечатаны, а Милюков уже не был студентом в том единственном, 1884/85 учебном году, когда Ключевский читал весь курс по "методологии" 14 . Размышления Милюкова в его вступлении к "Очеркам" об отражении в особенностях развития России всеобщих социологических законов носят черты разительного сходства с замечаниями о теоретическом значении изучения местной (то есть национальной) истории, сделанными Ключевским в первой лекции его "Курса", впервые опубликованной в 1904 году 15 .
Милюков действительно ссылается на Ключевского во вступлении к "юбилейному изданию" "Очерков" (Париж. 1937), где после обширного изложения своей пересмотренной и дополненной социологии он пишет, что имеющаяся в "Очерках" тенденция отдавать преимущество особенностям русского исторического процесса, а не общим чертам
11 Милюков П. Государственное хозяйство, с. XI.
12 Ключевский В. О. Боярская дума древней Руси. Опыт истории правительственного учреждения в связи с историей общества. - Русская мысль, 1880, N 1, с. 48. В изданной в виде книги докторской диссертации Ключевского это высказывание, как и приводимое ниже, отсутствует.
13 Там же, с. 40.
14 До последнего времени "Методология" была единственным неопубликованным циклом лекций Ключевского (копии записей вольнослушателей имеются в ряде библиотек). Теперь он вошел в новое издание "Сочинений" Ключевского (Т. 6. М. 1989). О спецкурсах Ключевского см.: Нечкина М. В. Ук. соч., гл. 6.
15 См. Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. Ч. 1. Изд. 3-е. СПб. 1898, с. 12; Ключевский В. О. Сочинения. Т. 1. М. 1956, с. 25 - 26. Оба историка поддержали, так сказать, теорию контрастов, в соответствии с которой специфика российской истории (по отношению к Европе) делает ее особенно обнадеживающим материалом для изучения "историком-социологом" (Ключевский В. О. Соч. Т. 1, с. 25 - 26). Вопрос научной правомерности изучения русской истории, по всей вероятности, тесно связан с этими рассуждениями.
сходства с общеевропейским, восходит, возможно, к Ключевскому 16 . В целом это лучшее произведение Милюкова представляет собой дополнение к "Курсу" Ключевского, внося в него размышления о культурном и интеллектуальном развитии (но, разумеется, лишь с московского периода и дальше), в значительной мере отсутствовавшие в "Курсе" Ключевского 17 .
Опубликованные заметки Любавского (1860 - 1936) о его учителе менее пространны, чем воспоминания Милюкова, и в основном представляют собой речи - по случаю назначения Ключевского почетным членом Московского университета в 1911 г. и по случаю его кончины. Несмотря на комплиментарный характер этих выступлений, ясно, что Любавский рассматривал свою деятельность как непосредственное продолжение деятельности Ключевского или, точнее, представлял ее себе в рамках тематики, предложенной учителем. Он с одобрением цитирует предисловие к юбилейному сборнику 1909 г. в честь Ключевского (вполне возможно, что это предисловие и написано самим Любавским): "Мы шли в глубь отдельных вопросов, изучая смутное время, преобразования Петра, литовскую Русь, историю русской верховной власти и государственного тягла, судьбы русской деревни, прошлое русского города, от южной окраины московского государства через замосковный край или на далекий поморский север с его мужицкими мирами, - над чем бы мы ни работали, мы всегда исходили из вашего "Курса" и возвращались к нему, как к тому целому, отдельные части которого мы изучали" 18 .
Статья Любавского о Соловьеве и Ключевском, в которой он подчеркнул преемственность дела двух великих историков и то, что Ключевский существенным образом "расширил тематику", заданную его учителем, от истории юридических форм и государственных учреждений к их социальному и экономическому наполнению, вероятно, может являться парафразой отношения Любавского - как он его видел - к своему учителю Ключевскому 19 . В монографии о Литовско-Русском государстве (основанной, как и большинство работ Ключевского, на материалах Московского архива Министерства юстиции, а у Любавского, в частности, на Литовской метрике) и исторической географии (или роли географического фактора в развитии России), Любавский отчетливо сознает себя продолжателем дела Ключевского.
В работе Любавского по истории Литовской Руси видят частичное возвращение к более юридическому и политико-институционному подходу, свойственному государственной школе 20 , однако в целом работа носит следы поразительного сходства с трудом Ключевского "Боярская дума". Здесь мы видим то же внимание к социальному наполнению учреждений; или, точнее, тот же подход к социально-политическим "реалиям" через изучение учреждений. Даже название докторской диссертации Любавского очень похоже на название докторской диссертации Ключевского: "Литовско-русский сейм. Опыт по истории учреждения в связи с внутренним строем и внешнею жизнью государства". Во вступ-
16 Милюков П. Очерки по истории русской культуры. Т. 1. Париж. 1937, с. 29.
17 См. Готье Ю. В. Университет. - Вестник Московского университета, серия 8, История, 1982, N 4, с. 23.
18 Сборник статей, посвященных Василию Осиповичу Ключевскому его учениками, друзьями и почитателями ко дню тридцатилетия его профессорской деятельности в Московском университете. М. 1909, с. II-III.
19 Любавский М. К. Соловьев и Ключевский. В кн.: В. О. Ключевский. Характеристики и воспоминания. Это замечание высказывает Д. Аткинсон в неопубликованной семинарской работе.
20 В этом "возвращении к легализму" М. Карпович видел тенденцию, характерную для тогдашнего молодого поколения историков (Karpovich М. Klyuchevski and Recent Trends in Russian Historiography. - Slavonic and East European Review, 1943, vol. 21, p. 37).
лении автор пишет, что в законах статута 1566 г. о "Великом вальном сойме" "выражен, можно сказать, наиболее общий итог социально-политической истории этого государства за время его самостоятельного существования" 21 .
Взгляд Любавского на смысл своих исследований имеет преимущественно сугубо академический характер, однако его особо Пристальное внимание к истории политической децентрализации и "сословному представительству" в западной России восходит к вопросам, поставленным Ключевским: "А не было ли в нашем прошедшем таких общественных отношений, которые еще могли бы быть восстановлены и послужить интересам настоящего, и есть ли в настоящем обществе силы, элементы, способные понести на себе всю тяжесть общественной самодеятельности, не затрудняя, а облегчая деятельность правительства в интересах народного блага" 22 .
Перед Ключевским этот вопрос - о будущей политической эволюции страны - был поставлен на повестку дня освобождением крестьян и другими "великими реформами" 1860-х годов; но он был уместен и в конце XIX - начале XX в., когда писал Любавский, и "актуальность" его исследований о причинах политической децентрализации и институционных ограничениях царской власти в одной из частей Российской империи кажется не случайной.
В 1915 г. Любавский подошел к опубликованию своего общего курса русской истории, который, по его замыслу, должен был дополнить "Курс" Ключевского: "Мой собственный курс был в некоторых случаях расширением и дополнением этого курса, а с другой стороны кратко касался того, что у Ключевского изложено с особою полнотою и обстоятельностью. Само собою разумеется, что помимо этих отличий состав и содержание моего курса определились в зависимости от разных точек зрения на некоторые стороны русского исторического процесса" 23 .
Представляется значительной роль Ключевского и в том, что Рожков (1868 - 1927) вел упорные искания в области обществоведения, ставшие главными в его работе после магистерской диссертации о сельском хозяйстве XVI в.: Ключевский и Конт способствовали формированию у Рожкова социологического видения истории 24 . В некотором смысле "экономический материализм" Рожкова, его своеобразный, но последовательный монизм, основанный на сочетании позитивизма Конта и марксизма, являлся продолжением, в следующем поколении, интереса Ключевского к исследованию "исторических законов" 25 , который не удалось реализовать его учителю из-за особого склада ума и пристрастия к прикладным исследованиям.
В отличие от более поздних работ диссертация Рожкова, представляющая собой исследование экономического кризиса конца XVI в., была чем-то вроде широко задуманной "экономической истории", хорошо вписывающейся в наследие Ключевского: в ней идет речь о климатических условиях и почвах, демографическом факторе, торговле и отношениях собственности, а также о сельском хозяйстве в узком смысле. Эта работа была основана на архивных документах, и выяснение в ней материальных условий, сопутствовавших процессу закрепощения, рас-
21 Любавский М. К. Литовско-русский сейм. М. 1900, с. 1.
22 Ключевский В. О. Боярская дума, с. 50.
23 Любавский М. К. Лекции по древней русской истории до конца XVI века. М. 1918, предисловие. В своих лекциях он особенно возражал против определения Ключевским Киевской Руси как государства, основанного на торговле (с. 64 - 69).
24 Рожков Н. А. Автобиография. - Каторга и ссылка, 1927, N 32, с. 161 - 165.
25 Это замечание сделано Г. П. Федотовым (Федотов Г. П. Россия Ключевского. - Современные записки, 1932, т. 50, с. 353 - 354).
ценивалось как подтверждение теории Ключевского о зарождении крепостного права 26 .
В последующем Рожков вышел за рамки стандартного исторического исследования, однако, в работе "Город и деревня в русской истории" (1902 г.) - блестящем кратком (на 84 страницах) очерке экономической истории России, - несмотря на ее новаторский, последовательно материалистический или экономико-детерминистский подход, была сохранена основная периодизация Ключевского. К его четырем периодам (киевский, удельных княжеств, московский, дореформенный имперский) Рожков добавил пятый - пореформенный 27 . Демографическим изменениям Рожков отвел при этом важное место, вероятно, также под влиянием Ключевского.
Если Рожков был более, чем другие ученики Ключевского, склонен к теоретическим исследованиям, то Богословский (1867 - 1929) интересовался теорией, возможно, менее остальных. В статье для мемориальной книги о Ключевском (1912 г.) Богословский, как и Любавский, делает упор на преемственности между Ключевским и Соловьевым. Он с одобрением вспоминает замечание Ключевского: "Я - ученик Соловьева, вот все, чем я могу гордиться как ученый" 28 . Богословский достаточно ясно дает понять, что он относится к Ключевскому так же, как Ключевский к Соловьеву. В 1911 г., после того как Кизеветтер и многие другие профессора и преподаватели ушли в отставку в связи с делом Л. А. Кассо, Богословский получил кафедру русской истории. По этому поводу он писал: "Раз я остался, я совершенно правильно поступил, заняв пустую за уходом Кизеветтера кафедру, и очень хорошо сделал. Если бы я ее не занял, был бы на нее посажен Довнар- Запольский или кто-либо хуже и расплодил бы здесь свою школу. Я же сохранил для московской кафедры традиции главы нашей школы В. О. Ключевского, сберег их в чистоте и этим имею право гордиться" 29 .
Богословский подчеркивает нелюбовь Ключевского к абстрактному мышлению ("Как топливо для огня, для его мысли всегда нужен был конкретный, реальный, фактический материал. Фактами как бы заменялись для него логические понятия"), строго индуктивный характер его рассуждений, а также его способность скрупулезно анализировать архивные документы ("поистине соловьевская трудоспособность"). В заключение он пишет: "Вот почему он органически был неспособен задаваться задачей вывести весь ход русской истории из какого-либо единого отвлеченного начала".
Тем не менее Богословский признает, что Ключевский отдавал предпочтение определенным группам фактов - политическим, экономическим и в особенности общественным; соответственно - его особенно интересовала история "общественных классов": "Если бы нужно было определить главную, господствующую склонность Ключевского, как историка, я бы назвал его историком общественных классов". Больше всего интересовала его история политической элиты: "И в "Боярской думе", и в курсе он подробно изучает эволюцию высших правящих слоев, торговую аристократию Днепровской Руси, землевладельческую дружину и монастырское общество Верхневолжской, титулованное московское боярство XV-XVII веков и пришедшее ему на смену пестрое по составу мелкопоместное дворянство XVIII и XIX столетий, производящее через гвардию дворцовые перевороты" 30 .
26 Рожков Н. Сельское хозяйство московской Руси в XVI в. М. 1899.
27 Рожков Н. А. Город и деревня в русской истории. СПб. 1913, с. 6 - 7.
28 Богословский М. М. В. О. Ключевский как ученый. В кн.: В. О. Ключевский. Характеристики и воспоминания, с. 31.
29 Цит. по: Черепнин Л. В. Отечественные историки XVIII-XX вв. М. 1984, с, 111.
30 Богословский М. М. Ук. соч., с. 35 - 40.
Подобно Милюкову и некоторым другим ученикам Ключевского, Богословский сравнивает своего учителя с Виноградовым: в отличие от последнего сила Ключевского была не в семинарах, на которых он был "догматиком", излагавшим свои заранее подготовленные выводы и никогда не ставившим знак вопроса в конце своих критических комментариев; Ключевский чувствовал себя свободно в лекционном зале, где слушатель должен был пассивно воспринимать его выводы, а не в лаборатории, где студент изучал методы путем самостоятельной работы под руководством преподавателя. Тем не менее именно Ключевский предложил Богословскому тему для дипломной работы: "Писцовые книги, их происхождение, состав и значение в ряду источников истории Московского государства. XV, XVI, XVII вв." 31 .
Как дипломную работу Богословского, так и последующие магистерскую и докторскую его диссертации ("Областная реформа Петра Великого", 1902 г., и "Земское самоуправление на Русском севере в XVII в.", 1909 - 1912 гг.), а также оставшийся незавершенным главный труд "Петр I. Материалы для биографии" (тт. 1 - 5. М. 1940 - 1948) характеризуют объемность и кропотливые поиски в ранее не использованных и плохо организованных архивах. Его дипломную работу предваряет эпиграф: "В науке приятно быть и простым чернорабочим" 32 .
Магистерская диссертация, по-видимому, продолжает стремление сопоставить замысел петровских реформ с его реальным воплощением - линию, характерную для истерической науки конца XIX в., уходящую через Милюкова к Ключевскому. В докторской же диссертации Богословского, как и в работе Любавского о Литовско-Русском государстве, прослеживается линия, берущая начало в тематике, разработанной Ключевским во вступлении к "Боярской думе": прецеденты и альтернативы самодержавия, или, точнее, бюрократического абсолютизма, в допетровском прошлом России. В исследовании Богословским органов самоуправления на русском Севере, сохранившихся, по его мнению, без изменений до середины XVII в., задача определена в рамках, также установленных во вступлении к "Боярской думе" (которые, несомненно, присутствовали и в первой диссертации): отталкиваясь от законоположений о земских учреждениях московской Руси, добраться до скрытой за ними реальности, узнать, каким образом они претворялись в действительности и до какой степени стали реальностью.
Элемент современности в исследовании Богословского дает себя почувствовать в его выводе: "Вся государственная структура во главе с земским собором, имея в своем основании самоуправляющиеся уезды и волости, была построена на принципе "земского самоуправления"; она полностью соответствует этому принципу, и земский собор во главе уездных и городских органов самоуправления имеет под собой необходимое основание. Народное представительство в центре явилось неизбежным завершением местной уездной и слободской автономии" 33 .
Склонность к новаторским архивным изысканиям и современный интерес к политическим учреждениям древней Руси связывали Богословского с его учителем, равно как и его неизменное внимание к истории политической элиты, которое он перенес и на исследование дворянства XVIII века.
Среди учеников Ключевского самым горячим его поклонником и, видимо, самым любимым был Кизеветтер (1866 - 1933) 34 . "Было бы не-
31 Черепнин Л. В. Ук. соч., с. 98 - 99. Текст, цитируемый Черепниным, является воспоминанием Богословского о Виноградове, относящимся к 1927 г. (см. Богословский М. М. Историография, мемуаристика, эпистолярия. М. 1987, с. 80).
32 Цит. по: Черепнин Л. В. Ук. соч., с. 99.
33 Богословский М. М. Земское самоуправление. Т. 2, с. 260.
34 Ключевский поддержал кандидатуру Кизеветтера (а не Богословского) для замещения кафедры русской истории в 1911 году (Ключевский В. О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М. 1968, с. 216 - 217).
достаточно сказать, - писал он в некрологе на смерть учителя, - что Ключевский двинул вперед или реформировал науку русской истории. Мы будем гораздо ближе к истине, сказав, что он эту науку создал". Для Кизеветтера Ключевский был олицетворением ученого и поэта, сочетания, необходимого для действительно великого историка: "Ученый и поэт, великий систематик- схематизатор и чуткий изобразитель конкретных явлений жизни, первоклассный мастер широких обобщений и несравненный аналитик, ценивший и любивший детальные и микроскопические наблюдения, - таким был Ключевский, как историк" 35 .
Принято считать, что среди учеников Ключевского Кизеветтер лучше всех владел литературным стилем и лекторским искусством. Даже сдержанный Милюков признавал, что Кизеветтер обладал особым талантом 36 . В статье 1912 г. Кизеветтер писал прежде всего о даре Ключевского как преподавателя и особенно подробно характеризовал природу его лекторского мастерства, с помощью которого "как-то неуловимо, но тем не менее необыкновенно сильно подчеркивалась... конкретная основа его сложных и тонких научных обобщений" 37 . Внимание Кизеветтера к лекторскому мастерству Ключевского было столь велико, что он заимствовал у своего учителя некоторые необычные речевые обороты 38 . В любом случае, по словам Милюкова, этот талант Кизеветтера сочетался с любовью к подробному историческому анализу и копанию в архивах 39 .
Монография Кизеветтера о русском городе в XVIII в., в особенности его диссертация "Посадская община в России XVIII столетия" (1903 г.), характеризуют его как последователя Ключевского и в этом отношении: он использовал архивные материалы (главным образом архива Министерства юстиции) и ставил перед собой цель выявить общественно-экономические и политические реалии, скрытые за этим учреждением (посадской общиной). Основным содержанием работы являются отношения с государством, а не социальная история - русского города в XVIII столетии. Исследование Кизеветтера по праву считалось первым исследованием "третьего сословия" России XVIII века.
Подобно своим коллегам Милюкову и Богословскому, Кизеветтер подчеркивал трагическую пропасть, разделявшую планы абсолютистского государства XVIII в. и лежавшую под ним "московскую" реальность, и выносил им обвинительный приговор: "Вся правительственная политика XVIII в. по отношению к посадскому самоуправлению может быть охарактеризована, как попытка достигнуть совершенно недостижимой цели: осуществлении высших культурных задач внутренней политики на старой основе тягла. В результате высшие культурные задачи осуществления не получали, а посадское тягло становилось несноснее, чем прежде, и в сознании посадского населения отлагался только один вывод: что попечительные заботы правительства стоят очень дорого, что жить стало тяжелее, и отнюдь не лучше" 40 . В связи с этим вспоминается фраза, которой Ключевский охарактеризовал "новый период" русской истории: "Государство пухло, а народ хирел" 41 .
Вывод из этого наблюдения, сделанный Кизеветтером, свидетельствует о том, в какой большой мере его работа об исторических корнях самоуправления в России отвечала требованиям современности: "Истори-
35 Кизеветтер А. А. Памяти В. О. Ключевского. - Русская мысль, 1911, N 6, с. 135, 139.
36 Милюков П. Н. Два русских историка, с. 324.
37 Кизеветтер А. А. В. О. Ключевский как преподаватель. В кн.: В. О. Ключевский. Характеристики и воспоминания, с. 167.
38 Готье свидетельствует об этом на основании собственных наблюдений (Got"e Iu. V. Time of Troubles. Princeton. 1988).
39 Милюков П. Н. Два русских историка, с. 323 - 325.
40 Кизеветтер А. А. Исторические очерки. М. 1912, с. 271.
41 Ключевский В. О. Соч. Т. 3. М. 1957, с. 12.
ческое изучение минувших эпох в развитии нашего самоуправления приводит,., к тому же заключению, что и наблюдения над современной нам действительностью: для удовлетворения самых насущих потребностей и нужд нашей родины приходится желать, прежде всего, одного - чтобы навстречу началам истинной общественной самодеятельности широко и свободно распахнулись все двери и все окна государственного здания России" 42 .
Готье (1873 - 1943) оставил два упоминания о Ключевском за 1891 - 1895 гг., когда был студентом 43 . В целом Готье подтверждает мнение о Ключевском как о сдержанном и строгом преподавателе, семинары которого были скорее лекциями и который читал свой общий курс из года в год практически без изменений, "заставляя полюбить историю родной страны" 44 . Как и другие, Готье сравнивает Ключевского с Виноградовым, чьи семинары "научили меня, как надо работать". Кроме того, Готье полагает, что наибольшее влияние на его формирование как историка оказал семинар Милюкова, проводившийся "совершенно в виноградовском, стиле". Именно под влиянием Милюкова Готье выбрал темой дипломной работы защиту южных границ Московского государства в XVI в., и в процессе ее подготовки часто встречался с Милюковым. Оценивая влияние, которое оказали на него оба его учителя, Готье пишет: Ключевский "зажег в моей душе особый интерес к русской истории, а на семинаре Милюкова я пополнил свои первые научные знания" 45 .
Однако, по словам Готье, влияние Ключевского было отнюдь не просто вдохновляющим, он отвергает мнение, что Ключевский был "великим человеком, но не педагогом", рассказывает, как попытался получить подробные рекомендации по отбору литературы для подготовки к магистерским экзаменам и в конце концов Ключевский посоветовал ему "поработать самостоятельно". Позже Готье понял, что со стороны Ключевского это было отнюдь не безразличием к будущим профессиональным историкам: "Во всем этом нельзя не видеть сознательных приемов своеобразной ученой педагогии, выработанной многолетней практикой, долгими думами сильного и оригинального ума" 46 .
Главные труды Готье, его магистерская и докторская диссертации точно следуют образцу Ключевского, знакомому по работам других его учеников. Работа Готье "Замосковный край в XVII веке. Опыт исследования по истории экономического быта московской Руси" (,М. 1906) большей частью основана на писцовых книгах, подобно первой диссертации Рожкова и второй Богословского. Она представляет собой исследование по экономической истории ("историю экономических условий"), характерное для школы Ключевского: работа содержит анализ административных структур ("областное деление", по Любавскому), географии населения и отношений земельной собственности - в качестве дополнения к строго "экономическому" вопросу о сельскохозяйственной продукции. Если Рожков исследовал социально- экономическое основание Смутного времени, то Готье изучил его общественно- экономические последствия.
Исследование Готье "История областного управления в России от Петра I до Екатерины II" (М. 1913), первый том которого представлял собой докторскую диссертацию, является характерной попыткой выявить не только административные положения и структуры, но и их функционирование и общественные реалии. Как и Кизеветтер, в работе "Посад-
42 Кизеветтер А. А. Исторические очерки, с. 273.
43 Готье Ю. В. В. О. Ключевский как руководитель начинающих ученых. В кн.: В. О. Ключевский. Характеристики и воспоминания, с. 177 - 182; его же. Университет.
44 Готье Ю. В. Университет, с. 21.
45 Там же, с. 23.
46 Готье Ю. В. В. О. Ключевский, с. 182.
екая община", Готье рассматривает весь опыт послепетровского областного управления в XVIII в. в свете назревания екатерининских реформ. (Второй том этого исследования, законченный в 1922 г., но опубликованный только в 1941 г., в большей мере посвящен исторической обстановке и результатам реформы 1775 года.)
Будучи самым молодым в этой группе учеников Ключевского, Готье считал себя продолжателем дела не только учителя, но и своих старших товарищей. По его словам, идею магистерской диссертации он почерпнул в работе Рожкова по экономике XVI в., а вторая диссертация была задумана как продолжение исследования Богословского об областных реформах Петра. Другая отличительная черта работ Готье, по его свидетельству, состоит в том, что центральное место в них занимала история политической элиты - дворянства. В своем дневнике он характеризует "Замосковный край" "в основном как историю дворянства XVII в. в главных его чертах" и историю областного управления XVIII в., являвшуюся "ни чем иным, как повседневной историей дворянства от Петра I до Екатерины II - в период, когда оно, в сущности, завоевало все" 47 .
Таким образом, самый младший из первого поколения учеников Ключевского намеревался завершить разработку тематики, определенной его учителем 48 . По-видимому, интерес Готье к роли дворянства в истории России сродни интересу Ключевского 49: это зачарованность не дворянина, который с помощью образования приобщился к европейской культуре, исторически являвшейся, по словам Ключевского, "сословной монополией господ"; но дворянство не выполнило своей роли: получив доступ к просвещению и став привилегированным сословием к концу XVIII в., оно, удовлетворенное своими привилегиями, так и не смогло стать настоящим первым сословием, замедлив, таким образом, превращение России в современное европейское государство 50 .
Здесь возникает вопрос о социальном происхождении учеников Ключевского. Так или иначе, следует иметь в виду, что все они, как и сам Ключевский, были скромного происхождения. Четверо из них - определенно из простой среды: Любавский, как и Ключевский, был семинаристом (то есть принадлежал к духовному сословию), отец Богословского также был семинаристом; Рожков являлся сыном провинциального школьного учителя, то есть происходил из мелкой, или "демократической", интеллигенции; Готье - из семьи книготорговцев (его прадед, французский буржуа переселился в Россию при Екатерине). Правда, Милюков вышел по линии отца из скромной чиновничьей семьи (его мать родилась в более аристократической дворянской семье), а любимый ученик Ключевского Кизеветтер был сыном тайного советника, то есть происходил из верхнего слоя служилого дворянства.
По статистике, социальное происхождение в целом профессуры Московского университета, в частности на историко-филологическом факультете, было более высоким. Особенно обращает на себя внимание отсутствие среди учеников Ключевского лиц из поместного дворянства 51 .
Что касается политических и идеологических взглядов учеников Ключевского, то они были разнородными, начиная с Рожкова - одно время члена фракции большевиков - и заканчивая очень умеренным конституционным монархистом Любавским. Между ними располагались,
47 Gotje Iu. V. Op. cit.
48 Богословский М. М. В. О. Ключевский как ученый, с. 38.
49 Нечкина также отмечает непреодолимое влечение Ключевского к истории "первого сословия".
50 Ключевский В. О. Соч. Т. 3, с. 10 сл.
51 В 1906 - 1908 гг. из 22 членов историко-филологического факультета 8 были дворянского происхождения, 8 - духовного, 3 - из чиновничьей, 1 - из купеческой среды, 1 - из военных и 1 иностранец. На этом факультете было меньше дворян к больше выходцев из духовенства, чем на других факультетах; всего в университете было 43% дворян и 13% - из духовенства (данные М. фон Хагена).
вероятно, столь же умеренные приверженцы конституционной монархии, некогда октябрист Богословский, несколько левее - кадет Готье (по политическим убеждениям он тесно смыкался с П. Б. Струве) 52 , радикальный демократ и лидер партии кадетов Милюков и его соратник по партии Кизеветтер. "Поповичи" были наиболее консервативными, а "выходец из третьего сословия", что неудивительно, - отъявленным радикалом, за которым следовали отпрыски служилого дворянства. Наиболее европейским или наднациональным мировоззрением обладали, вероятно, каждый по-своему, Милюков 53 и Рожков, за ними шел Кизеветтер, остальные же по мировоззрению были скорее националистами. Однако ни одного из них нельзя назвать славянофилом или народником, по крайней мере, в смысле идеализации русского крестьянства.
По мнению ряда авторитетных советских историографов, "школы Ключевского" не существовало по той простой причине, что ему не хватало связной теории истории. Он якобы не только неправильно представлял себе природу общественного класса и не сумел осознать главную движущую силу истории - классовую борьбу; у него вообще не было какой-либо монистической концепции истории: несмотря на его склонность к "экономическому материализму" (читай: главенству экономического фактора без учета диалектики), он был в конечном счете эклектиком. Итак, нет теории - нет метода - нет школы.
Такое мнение чрезвычайно красочно, хотя и не слишком уважительно высказал Покровский, являвшийся ведущей фигурой в первом поколении советских марксистских историков и, видимо, так никогда и не простивший Ключевскому своего провала на магистерском зкзаімене: "Принято говорить о "школе" Ключевского. Если какой-нибудь ученый органически не мог иметь школы, то это именно автор "Боярской думы", единственный метод которого заключался в том, что в старое время называли "дивинацией". Благодаря своей художественной фантазии Ключевский по нескольким строкам старой грамоты мог воскресить целую картину быта, по одному образчику восстановить целую систему отношений. Но научить, как это делается, он мог столь же мало, сколь мало Шаляпин может выучить петь так, как сам поет. Для этого нужно иметь голос Шаляпина, а для того нужно было иметь художественное воображение Ключевского" 54 . В принципе тот же аргумент был использован ученицей Покровского Нечкиной. "Трагедия" Ключевского состояла в том, писала она 60 лет тому назад, что он не поднялся до марксизма 55 , и этой точки зрения она придерживалась во всех последующих работах.
Если все-таки допустить, что история является земным занятием 56 , не имеющим ничего общего с метафизикой или открытием "законов", то Покровский, Нечкина и их сторонники в лучшем случае пришли к своему заключению исходя из ложных посылок. Действительно, было бы, вероятно, разумным избегать термина "школа Ключевского" (или даже "московская школа": преимущество здесь состоит в том, что корни ее уходят к Соловьеву, учителю Ключевского) хотя бы потому, что влияние и того и другого на русскую историографию конца XIX - начала XX в. было всеобъемлющим. Это становится очевидным, если обратиться к работам таких выдающихся представителей "петербургской школы", как С. Ф. Платонов или А. С. Лаппо- Данилевский.
52 См. Pipes R. Struve: Liberal on the Right, 1905 - 1944. Cambridge (Mass.). 1980.
53 Cm. Riha T. A Russian European: Paul Miliukov in Russian Politics. Noire Dame (Ind.). 1968.
54 Покровский М. Н. Марксизм и особенности исторического развития России. Л. 1925, с. 76.
55 Нечкина М. В. В. О. Ключевский. В кн.: Русская историческая литература в классовом освещении. Т. 2. М. 1930, с. 345.
56 Veyne P. Comment on ecrit l"histoire. P. 1978, p. 99 etc.
И все же некоторые устойчивые черты исторической науки в том виде, в каком она существовала в Московском университете и за его пределами в течение двух последних десятилетий XIX и двух-трех первых десятилетий XX в., говорят о влиянии Ключевского. Некоторые из этих характерных черт отмечены Нечкиной: постановка крупных вопросов, значительный хронологический охват, четкая проблематика; внимание изучению политических форм и отношений, проникающему, однако, в их социальную и экономическую подоплеку; широкое использование архивов и представление новых "фактов". Нечкина также отмечает общую тенденцию, свойственную ученикам Ключевского, продвигать границу хронологии в XVIII век 57 .
Эти особенности хорошо подмечены, хотя далеко не исчерпывают метод Ключевского. Рассматривая юридические и делопроизводственные записи в качестве источников сведений о широком круге социальных и экономических структур и процессов, "школа" Ключевского за одно поколение настолько расширила тематику исторического исследования, определение "событийного", что все это преобразило облик русской историографии 58 . Некоторые из работ его учеников поражают современностью понимания "событийного", опередив почти на целое поколение достижения школы "Анналов". Ученики Ключевского в основном разделяли позитивистский взгляд на историю как на накопление документов, что уже исключало возможность смелых культурно- антропологических и социально-психологических попыток толковать историю (предпринятых лучшими приверженцами "Анналов"), но им все-таки удалось расширить тематику, а огромный интерес к документам придает их работам непреходящую ценность.
Что бы ни говорили советские историографы о "кризисе буржуазной историографии", два последних десятилетия XIX и начало XX в. (до первой мировой войны) были периодом значительного движения вперед - ведь до этого прогресс большей частью определялся расширением круга изучаемых вопросов: наблюдалась тенденция более широкого охвата тех сторон человеческой деятельности, которые считаются событийными, а не более глубокого их исследования или усовершенствования метафизического подхода, - процесс, представляющий собой горизонтальное, а не вертикальное развитие исторической науки.
Судя по рассказам учеников Ключевского, его роль во всем этом была основополагающей. Покровский и другие поняли все неверно: то, чему учил Ключевский, не было "методом" с маленькой буквы - это было общим достижением науки, которому можно было научиться у других; не было это и "Теорией" с большой буквы - метафизикой. Это было наглядным показом, частично в монографиях и, большей частью, в его курсе, широты охвата тематики и значительного числа явлений - экономических, социальных, политических, демографических, географических, которые могли бы послужить для построения рациональных толкований истории; одним словом, тот самый "эклектизм", который Нечкина назвала его "трагедией".
Во вступлении к своему "Курсу" Ключевский объясняет этот "эклектизм" в абстрактных социологических выражениях: "Бесконечное разнообразие союзов, из которых слагается человеческое общество, происходит от того, что основные элементы общежития в разных местах и в разные времена являются не в одинаковом подборе, приходят в раз-
57 См. Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский, с. 375.
58 С этой точки зрения "школа" должна включать ряд видных московских историков, присоединившихся к ней после ухода Ключевского в отставку (то есть приблизительно в период между 1905 и 1917 гг.), и, вероятно, С. Ф. Платонова, который своей крупной работой о Смутном времени во многом обязан Ключевскому (см. Пичета В. И. Введение в русскую историю. М. 1923, гл. 17 - 18; Цамутали А. Н. Борьба направлений в русской историографии в период империализма. Л. 1986, гл. 2).
личные сочетания, а разнообразие этих сочетаний создается в свою очередь не только количеством и подбором составных частей, большею или меньшею сложностью людских союзов, но и различным отношением одних и тех же элементов, например, преобладанием одного из них над другими. В этом разнообразии, коренная причина которого в бесконечных изменениях взаимодействия исторических сил, самое важное то, что элементы общежития в различных сочетаниях и положениях обнаруживают неодинаковые свойства и действия, повертываются перед наблюдателем различными сторонами своей природы. Благодаря тому даже в однородных союзах одни и те же элементы стоят и действуют неодинаково" 59 .
"Здесь, - пишет Нечкина, - полнейший отказ от исторического мовизма, во- первых, а, во-вторых, здесь отказ от философии истории вообще" 60 . В первом случае она права; мы могли бы согласиться с нею и во втором, если бы только разделяли ее точку зрения на "философию истории". Аналитический эклектизм Ключевского сочетался с настойчивостью в использовании архивных материалов 61 , также подкрепленной наглядным примером. Это и были две составляющие его "учения", оказавшие наибольшее влияние на его учеников и сформировавшие отличительные черты его "школы". Ни явная несостоятельность некоторых мнений Ключевского, ни логические противоречия его периодизации не могут помешать оценить по достоинству значение его подхода к прошлому России для последующего поколения русских историков.
Второй отличительной чертой "школы Ключевского" было крайне критическое отношение к бюрократически-абсолютистскому государству и его способности проводить реформы, направленные на благо страны. В значительной мере эта тенденция, наметившаяся в историографии в последние десятилетия XIX и в первые годы XX в., явилась отражением падающего авторитета самодержавия; она широко проявилась в русском образованном обществе в период "контрреформ" Александра III и в первое десятилетие царствования Николая II, что в совокупности привело к революции 1905 года. В академической историографии линия преемственности прямо восходит к Ключевскому и идет от него (судя по тому, что мы знаем о годах его формирования) к "реализму" 1860-х годов; как и многое другое в России конца XIX в., все это начинается в сумятице эпохи реформ. (Вопрос об антидворянском уклоне, также являвшемся отличительной чертой "школы", есть явление того же порядка.)
Еще одна отличительная черта, прослеживаемая в работах учеников Ключевского и имеющая непосредственное отношение к вышесказанному, также свидетельствует о современности мышления этих ученых. Это огромное внимание к исследованию традиций децентрализации и самоуправления в русской истории. Эта проблема наряду с анализом способности самодержавия проводить реформы заняла значительное место в обильной литературе по теории и истории русских политических институтов, изданной в 1905 и последующие годы. Вполне возможно, что ученые рассматривали тогда свои объемистые монографии как вклад в общественное движение. Здесь также можно провести ли-
59 Ключевский В. О. Соч. Т. 1, с. 23 - 24.
60 Нечкина М. В. В. О. Ключевский, с. 311.
61 Ряд авторов поднимает вопрос о том, являлся ли Ключевский мастером архивных изысканий; наиболее рьяные из "их утверждают даже, что он прекратил поиски в архивах после защиты магистерской диссертации, то есть в 1872 г"-перед тем, как начал работу над докторской диссертацией "Боярская дума" (Kliuchevskii"s Russia: Critical Studies. - Canadian-American Slavic Studies, vol. 20, N 3 - 4, Fall - Winter 1986). Трудно согласиться с этим утверждением, зная о том единодушии и благоговении, с каким ученики Ключевского отзывались о блестящем знании им источников по истории древней Руси (правда, к концу XIX в. многие из них были опубликованы).
нию вспять к Ключевскому, например, его программным декларациям; в частности во вступлениях к "Боярской думе" и "Курсу". Конечно; гражданственностью ученики Ключевского обязаны отнюдь не только своему учителю. Подобные взгляды были характерны для многих русских ученых в те годы. Однако элемент современности в поиске методов и обобщениях московских историков обозначен более четко, чем в работах их петербургских современников, пытавшихся примкнуть к номиналистской традиции, идущей от К. Н. Бестужева-Рюмина (1829 - 1897) 62 .
Интересно, что, судя по свидетельствам Милюкова, Кизеветтера и Готье, методы исследования обсуждались этими учениками Ключевского и являлись результатом совместных усилий. В этом отношении группа студентов, объединившихся вокруг Милюкова в период его преподавательской деятельности в конце 1880-х - начале 1890-х годов в Московском университете, представляла собой главный форум "школы Ключевского". Вероятно, своим своеобразием она во многом обязана усилиям Милюкова, политическая и идеологическая активность которого в эти годы достигла высокого уровня (что и привело к его удалению из университета в январе 1895 года) 63 .
И наконец, возникает вопрос, каким образом теоретические и социологические взгляды Ключевского оказали влияние на его учеников, если эти взгляды вообще оказали на них какое-либо влияние? Начнем с выяснения того, каким образом эти взгляды повлияли на практическую деятельность самого Ключевского. Такие разнящиеся с идеологической точки зрения исследователи его творчества, как Федотов и Нечкина, отрицают какую-либо связь между его взглядами и практической деятельностью, по крайней мере какую-либо связь положительного характера.
Федотов, эмигрантский историк русской религиозной мысли, писал, что Ключевский, "конечно", "не был социологом, не был теоретиком вообще", но, как человек своего времени (имеются в виду 1860-е и 1870-е годы), чувствовал необходимость "оправдывать свою историческую работу перед судом Социологии" и в этом состояло значение теоретического вступления к его "Курсу". По словам Федотова, "историк в Ключевском был терроризирован социологией, и делал вид, что принимает ее социальный заказ. Только ученик его, Рожков, уже на почве марксизма, сделал опыт "социологического" построения русской истории". Отрицательной стороной отношения Ключевского к "социологии", по мнению Федотова, явилось то, что оно лишило Ключевского возможности сколько-нибудь адекватно подойти к личности и, следовательно, к духовной культуре в русской истории 64 .
Нечкина, характеризуя курс Ключевского по методологии (1884 - 1885 гг.), делает следующее заключение: "Пожалуй, самой драматической чертой эклектической методологии Ключевского является то, что она оказалась практически ненужной ему самому... Методологическая
62 Бестужев-Рюмин отверг идею законов, применимых исключительно к истории, и, как правило, с подозрением относился к широким обобщениям, постоянно критикуя труд Соловьева и с той и с другой точки зрения. В результате он поощрял археографические изыскания своих учеников (Рубинштейн Н. Л. Русская историография. М. 1941, с. 411 - 414).
63 Возможно, рамки дискуссий были определены на ежемесячных заседаниях дискуссионных кружков Виноградова, на которые приглашались историки, юристы и экономисты. Заседания, проходившие регулярно в 90-х годах XIX в. и прекратившиеся после 1898 г. (с учреждением официального Исторического общества университета), обычно посвящались обсуждению новых работ по европейской истории и общественным наукам. Милюков, Любавский, Богословский и Кизеветтер принадлежали к числу молодых ученых (приват-доцентов), считавшихся членами кружка (Богословский М. М. Историография, мемуаристика, эпистолярия, с. 85 - 87).
64 Федотов Г. П. Ук. соч., с. 352 - 355.
концепция оказалась мертвой в его же собственном творчестве, не послужила ему в практике исследовательской работы" 65 .
Эти выводы являются ложными. Они сводятся к точке зрения Покровского, что "метод" Ключевского был не чем иным, как божественным озарением и в конце концов представлял собой нечто вроде не поддающегося анализу "искусства", совокупности ярких образов и неожиданных связей - вот любопытное заключение, выведенное Нечкиной. Возможно, что в конечном счете у нее как ученого, прекрасно разбиравшегося в творчестве Ключевского, негативное восприятие его теоретических исканий объясняется не только (а может быть, и не столько) тем, что он так и "не дорос до марксизма", сколько тем, что его неяркие, неуклюжие теоретические построения казались ей какими-то недостойными столь великого художника, каким был он.
Верно то, что Ключевский не очень умело облекал свои теоретические методологические взгляды в абстрактные термины. Это очевидно при чтении его лекций по методологии или отрывка из теоретического введения к основному "Курсу": заимствованная (в значительной мере у Б. Н. Чичерина) терминология и высокопарный стиль, особенно по сравнению с обычным для Ключевского повествовательным слогом. Отчасти это было вызвано необходимостью быть кратким во вступлении к основному "Курсу". Однако, как отмечал Милюков, теоретические взгляды Ключевского были лучше всего изложены в его основной работе, в контексте конкретных исторических проблем.
С. И. Тхоржевский, автор лучшего исследования теоретических взглядов Ключевского, считал, что они заключали в себе хорошо разработанную и связную политическую философию, социологию права и социологию мысли, нашедшие отражение и в главном его труде. Уже в подзаголовке "Боярской думы" сказано, что это не политическая и не экономическая история или история общественных классов, но "история общества", история нации как исторической совокупности. С этой точки зрения Тхоржевский прав, отведя вопрос о примате экономики или политики, государства или народа, идей или материальных условий (послуживший основанием для того, чтобы назвать Ключевского эклектиком), как не имеющий отношения к делу 66 .
Две попытки Ключевского выразить свои теоретические взгляды с помощью абстрактных формулировок были не просто данью тирании "Социологии", господствовавшей среди русской интеллигенции в годы, когда происходило формирование Ключевского как историка 67 . Во вступлении к "Курсу", опубликованном в 1904 г., когда Ключевскому было уже за 60, он безапелляционно утверждает, что рассматривает свою историю русского общества как вклад в подготовку науки об обществе. Его теоретические построения в этой работе свидетельствуют о нерушимой верности данному замыслу и показывают, при сравнении с его курсом методологии, как эволюционировали его теоретические взгляды на протяжении длительного времени их применения к историческим материалам. Имеющиеся там довольно неуклюжие рассуждения об "исторических силах", "человеческих союзах" и "составляющих общественной жизни" были не банальным желанием изложить заимствованные концепции исторического анализа, но попыткой обобщить на точном языке науки результаты многолетних серьезных размышлений о том, каким образом действует машина истории.
65 НечкинаМ. В. Василий Осипович Ключевский, с. 263.
66 Тхоржевский С. И. В. О. Ключевский как социолог и политический мыслитель. - Дела и дни, 1921, кн. 2. О Чичерине, чей курс в Московском университете Ключевский прослушал в начале 1860-х годов, см.: Walicki A. Legal Philosophies of Russian Liberalism. Oxford. 1987.
67 См. Шкуринов П. С. Позитивизм в России XIX века. М. 1980.
Социологические концепции и общая идея возможной науки об обществе каким-то образом помогли Ключевскому, ученому явно недогматического склада, значительно расширить рамки "событийного", унаследованные им от его учителей, сосредоточиться на историческом процессе, а не истории форм и институтов как таковых, и рассматривать сложные проблемы объяснения исторических событий чрезвычайно тонко и оригинально. Ключевский не был социологом; он не обогатил социологическую теорию. Он был историк, чьи работы, написанные хорошим литературным языком, чрезвычайно выразительным и лаконичным, обладали социологической перспективой.
Ни один из учеников Ключевского не оставил каких-либо упоминаний о том, что на него оказали влияние именно теоретические воззрения Ключевского. Более того, по всей вероятности, ни один из них не слушал его лекции по методологии, и к тому времени, когда был опубликован первый том его "Курса" с теоретическим вступлением, все они были уже зрелыми учеными. Только двое учеников, Милюков и Рожков, проявили устойчивый интерес к социологической теории. Как отмечает Федотов, Рожков был единственным учеником Ключевского, который стал работать над безусловно "социологическим толкованием русской истории", можно сказать, по-своему реализуя намерение учителя создать науку об обществе. Милюков пришел к Ключевскому с уже сформировавшимися собственными позитивистскими взглядами на социологию и нашел, что взгляды Ключевского в основном совместимы с его собственными. Представляется вероятным, что Ключевский сильно повлиял на формирование ранних взглядов Рожкова на социологические императивы, действующие в изучении истории. Что касается остальных учеников Ключевского, то ответ на вопрос о его влиянии на их теоретические взгляды может быть найден путем анализа содержания их работ.
Деятельность Ключевского и его учеников является лишь частью - хотя и очень важной - истории расцвета русской науки конца XIX - начала XX века. Речь идет, помимо прочего, о значительном вкладе русских исследователей в мировую историографию древнего мира, средневековой Европы, Франции XVIII в. и Французской революции. Общая отличительная черта их работ - расширение границ проблематики социальной и экономической истории. Раннее обращение русских историков к социальной и экономической истории имело, вероятно, общие интеллектуально-идеологические истоки, сформировавшиеся в 60-е и 70-е годы XIX века 68 ; его питало быстрое преобразование общества, в котором жили эти ученые.
68 О русских ученых в области всеобщей истории, в частности, Виноградове, Ростовцеве и Лучицком, работы которых явились составной частью общего движения науки, см.: Бузескул В. Всеобщая история и ее представители в России в XIX и начале XX века. В 2-х тт. Л. 1929 - 1931. Происхождению и развитию идеи "науки об обществе" посвящена книга: Vucinich A. Social Thought in Tsarist Russia. Chicago. 1976.